Дмитрий Емец - Тайная магия Депресняка
Понимающе покосившись на Мефа, Арей ухмыльнулся и вставил в горловину дарха затычку. Дарх скользнул под расстегнутую рубашку и исчез в темно-рыжей шерсти, покрывавшей грудь мечника. Меф немного успокоился.
– Принес? – спросил Арей.
Меф молча положил на стол две книги, прочитанные на этой неделе. Это была «Теория нравственных пыток» под общ. ред. Гнуса Зануддинова» и «Практическая философия зла». Кто был автором «Философии», Меф так и не уяснил, но, вероятно, это его высушенный язык использовался в качестве закладки. Сами стражи мрака писатели весьма посредственные, у них есть занятия и поинтереснее, зато широко пользуются услугами литературных рабов, которых специально отсаживают в отдельный чан, довольно комфортный. Во всяком случае, перепады дневной и ночной температур там не больше ста градусов.
Не отнимая от глаза лупу, Арей посмотрел на Мефа и подмигнул. Правый глаз шефа, увеличенный стеклом, жуткий, круглый, с прожилками, разглядывал сотрудника мрака с любопытством.
– И что руна школяра? Приятная штука, а?
– Да уж, – процедил Меф.
За последний год он так выучился говорить это «да уж», что однажды слышал, как Улита сказала Нате: «Во всей канцелярии только мы двое, я и Буслаев, умеем так произнести самое обычное слово, что собеседника выворачивает наизнанку, как старую перчатку».
– Никто никогда не говорил, что получать образование приятно. Удовольствие приходит потом, да и то уезжает с первым троллейбусом, когда ты понимаешь, что счастье все равно проживает по другому адресу, – сказал Арей без иронии.
– Тогда зачем? – спросил Меф.
Мечник поморщился:
– Зачем? Забудь это слово. Зачем – самый бестолковый вопрос в мироздании. Зачем светит солнце, зачем губы встречаются в поцелуе, зачем люди убивают друг друга… А шут его знает зачем! Лучше пойми, как это работает, и пользуйся.
Перед Ареем на пергаменте лежали две песчинки. Одна яркая, излучавшая голубоватый пронзительный свет, и другая – блеклая, расплющенная, похожая больше на рыбью чешую. Она тоже светилась, но едва-едва, умирающим, едва заметным светом.
Арей небрежно ковырнул этот второй, гаснущий эйдос толстым желтоватым ногтем и, сбросив его с пергамента, сдул на пол, где он сразу смешался с пылью. Арей нечасто позволял Улите убирать его кабинет. Второй же, сияющий эйдос он бережно ссыпал в дарх. И опять на краткий миг Мефодий услышал тоскливый и печальный гул.
– Стоило столько лет нянчиться с Глумовичем, чтобы в конце концов получить эту дрянь, – сказал он с насмешкой, кивая на пол.
– Это эйдос Глумовича?
– Эйдос? Это та гниль, которую он носил в груди. Теперь я понимаю, почему Тухломон так гадко ухмылялся все эти годы. Он знал, что мы увидим, когда аренду Глумовичу все-таки не продлят.
– Сразу знал, что эйдос гнилой? – не поверил Меф.
– Ну конечно. Этих маленьких бестий комиссионеров не проведешь. У них нюх на эйдосы и вообще нюх… Они как мелкие чиновники задолго до падения большого начальника, когда тот еще витает в облаках, знают, что он вот-вот рухнет, и поспешно раздвигаются, чтобы, падая, он не придавил их… Про эйдосы же они знают вообще все! Пронырливые липкие гадики!
Смягченное и вместе с тем противненькое слово «гадики» из уст Арея прозвучало неожиданно. Со склонностью к анализу, проявившейся у Буслаева в последнее время, когда он стал вести дневник, Меф подумал, что логичнее было бы услышать его от Улиты. Хотя и сюда, в кабинет, могло проникнуть заразное, как грипп, влияние ведьмы.
– А у стражей мрака нюха нет? – спросил он с удивлением. Это было нечто новое.
– Стражи – охотники, комиссионеры – наши псы. Ожидать от охотника, что он будет бегать на четвереньках и носом тыкаться в след, довольно глупо. Да, у комиссионеров нюх лучше. Когда умирает человек с эйдосом, который они считают негодным, они даже не являются. Сколько раз их наказывали за это. Иной раз и комиссионер может ошибиться. Возможно, эйдос залепило жиром. Всякое бывает.
Заметно было, что Арей раздосадован. Он то и дело посматривал на пол, где в пыли лежал бесполезный эйдос Глумовича.
– Я этого не знал, – сказал Мефодий.
– Да, стражи мрака не всегда бывают зоркими. Равно как и светлые стражи не всегда так мудры и добры, как многим бы хотелось. Но разве грибник всегда видит: трухлявый гриб или нет? В большинстве случаев он может лишь предполагать это, но наверняка узнает, лишь когда гриб уже срезан.
Арей вытянул через ворот за цепочку дарх и стал задумчиво покачивать его. Витая сосулька гипнотически закручивалась спиралью. Меф понял, что не может отвести от нее глаз. В памяти проснулся забытый детский восторг: вот он стоит и смотрит на елку, а на елке такая же игрушка, с ваткой, торчащей из закрученного стекла, взамен потерянной распорки с колечком.
– Думаешь, эйдосы ничем не отличаются? Это все равно что утверждать, что все бриллианты одинаковы или все собаки похожи, – с увлечением продолжал Арей. – Встречаются эйдосы гиганты – с горошину, и эйдосы карлики – с семя перца. Есть яркие и тусклые, есть со светом пронзительным, атакующим, бесстрашным, а есть с сиянием мягким, задумчивым, чарующим. Одни ласкают, другие прожигают, третьи забавляют, четвертые поражают глубиной и печалью. Их можно разглядывать бесконечно. У каждого свой звук, своя мелодия, свое чувство. Каждый дает свои силы! И что за силы – ты расширяешься до размеров маленькой вселенной. Что мы все без эйдосов? Сдувшиеся шары, фантик от ничего. Не потому ли светлые так любят заполучать их в свой сахарный Эдем? Да, они дают им свободу, но разве в дархе знающего им цену стража мрака хуже?
Меф предпочел не отвечать на этот риторический вопрос. В частности потому, что его собственный эйдос обжег его. Точно к сердцу прикоснулись тлеющей сигаретой.
– Теперь я понимаю, почему малютку Лигула так колбасило в последние месяцы. Жадность обуяла. Хороших эйдосов все меньше. За ними приходится охотиться. Пошла бедная, убогая порода. Там, где прежде был строевой лес, теперь лишь пеньки и кислый осинник, – продолжал мечник.
Арей подошел к окну, нетерпеливо дернул ручку и, когда она в очередной раз обломилась, легко высадил раму толчком ладони. Мелочь, комиссионеры восстановят, а если нет, то рамы можно вылепить и из самих комиссионеров, замазав щели неуместно хихикающими суккубами. В кабинет ворвался морозный воздух. Снежинки, смелея, оседали на столе и пергаментах. Высушенный в Тартаре язык, жадно шевелясь, слизывал их.
– Улита! – негромко, но властно окликнул Арей.
Ведьма тотчас явилась. Она умела разбираться в интонациях шефа. Порой можно было не приходить по полчаса, иногда же и за секундное опоздание тебе могли оторвать голову.
