Клиффорд Саймак - Братство талисмана
– Вы слишком много работали, – добавила Диана, – поэтому вы теперь и больны.
– Мы говорили насчет охотника. Ты знаешь, однажды он провел у нас неделю. Нас тогда было несколько человек, и у нас иной раз бывали гости на уик-энд и дольше. Но охотник явился незваным. Он приехал вечером на своей лошади и со сворой собак. Они ввалились в большую столовую, где мы как раз приканчивали отличное жаркое. Собаки бросились в буфетную, вытащили оттуда блюдо с куропатками, ветчину и горшок жареной оленины и тут же разодрались между собой, потому что каждая хотела урвать свою долю добычи. Мы за столом окаменели, а охотник тем временем поднял бочонок пива и вылил содержимое прямо в глотку. Клянусь, я слышал, как пиво булькало в его желудке. Но после первого нападения все выправилось, и мы провели веселую неделю с собаками, обедавшими нас, и охотником, выпившим все, что у нас было. Но мы не обижались, потому что охотник рассказывал нам всевозможные выдумки, и мы впоследствии пересказывали их другим и снова радовались им.
– У вас, как видно, были хорошие времена.
– О, да. Ты, наверное, хочешь спросить насчет той ночи, когда банда пьяниц привела к нам демона. Он им надоел, и они решили подшутить над нами, принеся его нам в подарок. Ты видел его, когда шел сюда?
– Видел.
– Как демон он неплохой парень. Он уверяет, что в нем нет ни крошки злобы. Не знаю, так ли это, но…
– Сэр, – ласково сказала Диана. – Вы говорили насчет орды зла.
Кутберт удивился.
– Разве? Мы говорили о них?
– Думаю, да, сэр, – подтвердил Дункан.
– А что я говорил? Не помню. Во всяком случае, думаю, что большинство людей не представляет, как живет конгресс колдунов. Наверное, люди считают, что замок колдунов – все равно что монастырь, где монахи идут себе потихоньку через лабиринт теологических доктрин, от которых сжимаются их душонки, и боятся дохнуть, чтобы не впустить в легкие дымок ереси. А может, люди думают, что в таком замке, как этот, куча тайных ходов, зловещие фигуры в черных мантиях прячутся в углах и за оконными драпировками, в коридорах страшно завывает ветер, а из колдовских лабораторий волнами исходит зловоние. Ничего похожего, конечно, нет. Сейчас замок тих из-за недостатка жильцов, а в былые времена здесь царили веселье и смех. Мы составляли веселую группу, когда откладывали работу в сторону. Работали мы крепко, потому что ставили перед собой нелегкие задачи, но мы умели и отдыхать. Как сейчас вижу своих старых товарищей. Кейлин и Артур, Эдельберт и Редвальд, Эдвин и Вольферт – мы все были друзьями, но по отношению к Вольферту меня мучит совесть, потому что мы, правда, по необходимости, поступили с ним плохо. Мы выгнали его.
– Сэр, – заметила Диана, – вы забываете, что Вольферт – мой родственник.
– Да, – согласился Кутберт, – я опять забыл и заболтался. Похоже, я многое стал забывать.
Он показал большим пальцем на Диану и сказал Дункану:
– Все правильно. Она из племени колдунов, хотя ты, наверное, об этом уже знаешь. Она наверняка сказала.
– Да, говорила, – ответил Дункан.
Колдун притих на подушках и, казалось, кончил разговор, но вдруг снова зашевелился.
– Да, Вольферт. Он был мне как брат, но когда выносилось решение, я принял сторону других.
Он помолчал и продолжал:
– Высокомерие. Да, это его высокомерие. Он противопоставил себя всем нам. Он считал, что его знания и умения выше наших. Мы говорили, что он зря тратит время, что его талисман не имеет силы, но он плевал на наше мнение и на нашу дружбу и настаивал, что в его талисмане великая сила. Он сказал, что мы говорим так из зависти. Мы пытались урезонить его, говорили, что он для нас – любимый брат, но он не слушал нас и упрямо встал против всех. Согласен, талисман этот был красивой вещицей, больше чем красивой, потому что Вольферт был искусным мастером и знал многие таинства, и он создал не только красоту…
– Вы в этом уверены? – Спросила Диана.
– Уверен, милая. Вероятно, небольшая сила в нем была. Он уверял, что с этим дурацким талисманом он может выступить против орды зла, и это, конечно, было чистым безумием. Ограниченная сила была, но и только, и уж конечно она была ничто против зла.
– Почему вы никогда не говорили мне об этом? – Спросила Диана.
– Вы же знали, что я искала сведения о Вольферте и надеялась найти талисман.
– Зачем было причинять тебе боль? Я и сейчас не собирался говорить об этом, просто это вылетело у меня из-за моей глупости и слабости. Я бы не стал говорить, потому что знаю, как ты предана ему, вернее, его памяти, потому что он наверняка уже умер. Надо думать, ты говорила мне об этом.
– Сто раз говорила. Я нашла место, где он похоронен. В деревне за холмами… В последние годы жизни он слыл там святым. Если бы в деревне узнали, что он колдун, они выгнали бы его.
Старческие глаза затуманились. По щекам покатились слезы. Колдун махнул рукой.
– Оставьте меня теперь. Идите. Оставьте меня с моей скорбью.
Глава 22.
Дункан задумался над своей проблемой, которая была для него очень неприятна.
Таких проблем у него еще не бывало, потому что он по своей натуре не следовал курсу, ведущему к ним. Всю жизнь он был искренен и правдив, говорил только то, что действительно думал, не утаивал правды, не говорил лжи. А то, что он сделал сейчас, было хуже, чем ложь. Это было бесчестно.
Амулет не принадлежал ему. Он принадлежал Диане, и все фибры души Дункана кричали, что он должен вернуть талисман ей. А он, Дункан, ничего не сказал о том, что талиман у него, и, глядя на него, члены его отряда тоже ничего не сказали.
Кутберт говорил, что талисман почти не имеет силы. Однако Вольферт, прапрадед Дианы, предпочел быть изгнанным с конгресса колдунов, но не признать талисман бессильным.
Именно из-за навязчивого чувства, почти уверенности в потенциальной мощи талисмана Дункан и сделал то, что сделал.
Даже если в талисмане есть какая-нибудь сила, дающая минимальную защиту, он нужнее Дункану, чем кому-либо другому, не для себя, конечно, а ради манускрипта. Дункан должен доставить рукопись в Оксенофорд, и нет ничего, что могло бы помочь ему в этом деле.
Не ради себя он стал бесчестным. Там, в Стендиш Хаузе, его преосвященство говорил, что в этом манускрипте заложена величайшая – и, может быть, единственная надежда человечества. Если это правда, а Дункан в этом не сомневался, тогда бесчестие – небольшая цена за то, что записи неизвестного последователя Иисуса будут переданы в руки ученого.
Но все-таки Дункану было неприятно. Он чувствовал себя замаранным грязью обмана, укрывательства, воровства.
Правильно ли он поступил? Граница между правильным и неправильным была затенена, запятнана, и он не видел ее. Он всегда инстинктивно знал, что правильно, а что – нет, и все было чисто и отчетливо видно. Но тогда он имел дело с простыми решениями, не имевшими осложняющих обстоятельств, а здесь они были.
