Питтакус Лор - Сила шести
— Попробуй позаниматься этим одиннадцать лет, — говорю я.
— Думаю, я немножко соскучился по дому, — бормочет он.
Я наклоняюсь вперед и вижу, что он держит на коленях старые отцовские очки — те самые, с толстыми стеклами, которые он носил в Парадайзе.
— Еще не поздно вернуться, Сэм. Ты ведь знаешь?
Он хмурится.
— Я остаюсь. — На этот раз в его голосе гораздо меньше убежденности, чем когда он впервые это сказал в мотеле в Северной Каролине. — Пока не найду папу. Или, по крайней мере, пока не узнаю, что с ним случилось.
«Его папу?» — Шестая беззвучно шепчет мне в удивлении.
«Потом», — так же беззвучно шепчу я в ответ.
— Разумно, — говорю я. — Со временем мы это выясним. — Я поворачиваюсь к Шестой: — Так куда мы двинемся утром?
— Теперь, когда мы подозреваем, что они открыли мой Ларец, думаю, мы пойдем туда, куда нас понесет ветер. Он меня до сих пор не подводил. — Она вроде как острит, а потом смотрит на меня. — Ты не знал, что, если бы не ветер, подувший в Пенсильвании в ночь перед нападением в Парадайзе, и не моя потребность в кофеине, то я бы не поспела к вам вовремя?
— О чем это ты? — спрашиваю я.
— Я дрейфовала по штатам Среднего Востока, понимая, что вы где-то в Огайо, или в Западной Вирджинии, или в Пенсильвании. Дело в том, что я посмотрела в Интернете кое-какие новости и решила, что происшествие в Атенсе близ колледжа — это дело рук могадорцев. Но потом в течение нескольких недель в новостях было пусто, и я подумала, что потеряла ваш след и что вы подались, как мне тогда казалось, в Калифорнию или в Канаду. И вот я стояла здесь, на этой самой парковке, усталая, потерянная и сломленная, когда мимо меня вдруг пронесся мощный порыв ветра и распахнул дверь кафетерия слева от меня. Я решила зайти заправиться, а потом вернуться и поразмыслить. Но в дальнем углу заведения стоял включенный компьютер для посетителей. Я купила большую кружку кофе и стала лазить по Интернету. И без труда нашла статью о горящем доме, из которого ты выпрыгнул.
Я удручен тем, как легко было меня найти. Неудивительно, что Генри хотел все время держать меня дома или в школе.
— Если бы не тот порыв ветра, распахнувший дверь, я бы, скорее всего, пошла в ресторан и до самого утра сидела там, потягивая кофе. Я выписала всю информацию, какую смогла найти о вас, и побежала по улице в поисках круглосуточной почты. Тогда я и отправила вам факс и письмо с моим номером, чтобы предостеречь или, по меньшей мере, намекнуть о себе и обнадежить, что я уже на пути к вам. И я поспела как раз вовремя.
18
Ветер уносит нас на север в мотель в Алабаме, где мы проводим две ночи — опять спасибо Сэму, который воспользовался документами на одно из моих имен. Оттуда мы едем на запад и ночуем прямо в поле под открытым небом в Оклахоме. А оттуда Шестая зачем-то — во всяком случае, она не говорит зачем — увозит нас на полторы тысячи километров на восток, и мы снимаем бревенчатую избушку в горах в Мериленде, где он узкой полосой вклинивается между другими штатами. Отсюда всего пять минут езды до границы с Западной Вирджинией и три часа езды до могадорской пещеры. И мы ровно в 315 километрах от Парадайза, штат Огайо, откуда и началось наше путешествие. Полбака бензина до Сары.
Еще не открыв глаза, я уже чувствую, что это будет тяжелый день, один из тех дней, когда осознание смерти Генри бьет меня как молот, и боль утраты не покидает, что бы я ни делал. Раньше такие дни случались чаще. Дни, наполненные раскаянием. Чувством вины. Скорбным пониманием того, что мы больше никогда с ним не поговорим. При этой мысли я чувствую свою ущербность. Как бы я хотел, чтобы Генри снова был рядом. Но он в свое время сказал: «Есть вещи, которые нельзя изменить». А еще есть Сара и чувство огромной вины перед ней, которое не отпускает меня с самой Флориды, где я позволил себе так увлечься Шестой, что едва ее не поцеловал.
Сделав глубокий вдох, я наконец открываю глаза. В комнату льется бледный утренний свет. «Письмо Генри», — думаю я. У меня не остается другого выбора, кроме как прочесть его прямо сейчас. Дальше тянуть с этим слишком опасно. Во Флориде я его уже едва не утратил.
Я просовываю руку под подушку и достаю нож с алмазным лезвием и письмо. Они всегда рядом со мной. Я секунду задерживаю взгляд на конверте, пытаясь угадать, при каких обстоятельствах было написано письмо. Потом вздыхаю, понимая, что это не имеет значения и что я напрасно трачу время, ровно разрезаю ножом конверт по линии склейки и достаю письмо. Четким почерком Генри, густыми черными чернилами заполнены пять желтых страниц. С глубоким вздохом я наконец решаюсь посмотреть на верхнюю страницу.
19 января
Дж.
За последние годы я писал это письмо много раз, никогда не зная, станет ли оно последним. Но если ты сейчас его читаешь, значит, оно и есть последнее. Мне жаль, что так случилось, Джон. Очень жаль. Наш долг — Чепанов, прибывших вместе с вами, — был защищать вас девятерых любой ценой, в том числе ценой собственной жизни. Но сейчас, когда я пишу эти слова на нашем кухонном столе всего через несколько часов после того, как ты спас мне жизнь в Атенсе, я уверен, что нас с тобой всегда связывал не столько долг, сколько любовь, которая гораздо сильнее, чем любые обязательства. Правда в том, что я так или иначе должен был умереть. Вопрос только — как и когда, и если бы не ты, то я точно погиб бы уже сегодня. При каких бы обстоятельствах я ни умер, не вини себя. Я никогда не рассчитывал здесь уцелеть, и, когда мы покидали Лориен много лет назад, я уже знал, что никогда не вернусь.
Интересно, сколько нового ты открыл за это время — со дня, когда я пишу, и до дня, когда ты читаешь это письмо. Уверен, что теперь ты знаешь, как много я скрывал от тебя. Может, больше, чем следовало. Большую часть твоей жизни я добивался, чтобы ты был сосредоточен на упорных тренировках. Я хотел, чтобы у тебя на Земле была по возможности нормальная жизнь. Уверен, что эта мысль покажется тебе смехотворной, но все же: знание всей правды только добавило бы стресса в и без того переполненную стрессами жизнь.
С чего начать? Твоего отца звали Лирен. Он был сильным и храбрым, честным и целеустремленным. Как ты помнишь из своих видений о войне, он пронес эти качества до самого конца и не изменил себе, даже когда понимал, что выиграть войну нельзя. И наверное, каждый из нас мог бы только мечтать об этом — умереть с достоинством, честью и отвагой. Умереть, зная, что сделал все, что было в твоих силах. Вот, если коротко, что можно сказать о твоем отце. Это же можно сказать и о тебе, даже если ты этому и не поверишь.
