Наталья Шнейдер - Двум смертям не бывать
Дурацкий вечер и дурацкий разговор. Нет, точно надо было напиться, а сейчас поздно. Но и отпустить девочку просто так… Не нравилось ему, как Лия смотрит в огонь, теребя в руках кубок, — будь на ее месте мужчина, Рамон начал бы всерьез опасаться за серебро. Но исповедник из него, если прямо говорить, аховый. Эдгара бы сюда — тот бы мигом почувствовал душу, которую пора спасать, и сел на любимого конька, даром что обычно людей боится. Хороший пастырь из него выйдет со временем, зря Бертовин ворчит. Рамон снова покосился на девушку. Правду говоря, он спокойно посидел бы рядом и в тишине — с Лией вообще хорошо было молчать. Молчать и знать, что никто не хочет от тебя потока ненужных слов, призванных лишь заполнить тишину и помочь убежать от размышлений. Он бы и сейчас так поступил — если бы не что-то слишком уж напоминающее отчаяние в ее взгляде.
— Когда ваши встали осадой у стен, — сказала она наконец, — в городе стали говорить о том, что чужеземцы вырежут всех мужчин, а женщин… тоже всех.
— А что, случилось по-другому? — невесело усмехнулся Рамон.
— Не всех. И меня ж ты не тронул.
— Был бы на твоем месте… скажем, Нисим — мог и убить. — Может, правда сейчас и не нужна никому, но врать не хотелось.
— Нисим защищал дом. И отец, и старший брат… А я решила, что они трусы, думающие только о себе, и стащила нож. — Лия улыбнулась. — Я же выросла на сагах… Герои, погибшие на пороге дома, но так и не сдавшиеся. — Ее голос упал до шепота. — А потом я узнала, кто открыл ворота.
Да уж, девочке не позавидуешь. Рамон привык гордиться предками. Как бы ему жилось со знанием, что отец — предатель? Рыцарю нравился Амикам, он вообще любил эту семью, как свою, и слово «предатель» удивительно не подходило ее главе — но как ни крути, другого не было. Не ему судить, конечно, и вообще, упаси Господь от подобного выбора… умирающий от голода город, сбежавший наместник — это вообще было недоступно пониманию, как можно бросить вверенных тебе людей? И семья на руках. Сам Рамон предпочел бы драться до конца — но у него никогда не было детей.
— Давно, года два назад. Одно время я его ненавидела, как ненавидела вас… — Она вскинулась. — Не тебя, нет, ты мне нравился… нравишься. Ты походил на любопытного путешественника, а не на завоевателя… твой брат, кстати, такой же… Или я сама себе это придумала, не знаю… словом, тебя ненавидеть не получалось, а остальных…
Господи, но неужели девочка настолько одинока, что ей больше не к кому с этим прийти? А с другой стороны — к кому? Он сам со многими бы рискнул быть настолько откровенным?
— Налей еще. — Она протянула кубок. Рамон поднялся, принес кувшин. Пояснил:
— Чтобы десять раз не ходить.
— Не бойся, я не напьюсь. — Она попыталась улыбнуться. Получилось не очень.
— По мне, так можешь хоть в стельку.
— Нет. Это слишком просто. — Она глотнула, отставила вино в сторону. — Время шло, я привыкла. А недавно… когда пришла весть о том, что сюда идет армия, я вдруг очень четко поняла, что мою семью они не пощадят. Освободители. В лучшем случае перебьют только тех, кто открыто переметнулся к вам. В худшем — точно так же вырежут полгорода. Чего церемониться с мужчинами, которые прислуживают врагу, и женщинами, делящими ложе с чужаками? И я поняла, что не знаю, кому желаю победы.
Лия обхватила руками плечики — маленький несчастный воробышек. Смотреть на это было невыносимо. Рамон придвинулся ближе, обнял. Утешитель из него не лучше, чем исповедник, но какой уж есть.
— Я запуталась.
Девушка уткнулась лицом в его грудь, и слова получались нечеткими. От этого или от того, что она вот-вот расплачется? Рамон подумал, что видел, как она плачет, только однажды — тогда, в самом начале.
— Я запуталась, — повторила она и все-таки заплакала. — Я не знаю, где свои, а где чужие.
— И пришла с этим к чужаку, — усмехнулся Рамон.
— Ну… да. — Лия подняла лицо, улыбнулась сквозь слезы в ответ на улыбку. — Совсем глупая, правда?
— Неправда. — Он провел ладонью по рассыпавшимся кудрям. Первый, кто сравнил девичьи волосы с шелковым покрывалом, был поэтом, остальные — олухами. Да, и он сам тоже. Господи, что за чушь в голову лезет!
— Неправда, — повторил Рамон. — Маленькая храбрая девочка.
— Я…
— Храбрая, не спорь. — Он коснулся пальцем губ. — Быть честным с собой — все равно, что встать нагишом перед чернью. Страшно. Куда проще, когда решают за тебя, чьи цвета носить и кого убивать. Решают, как надо.
— Я не знаю, как надо.
— Разберешься.
Лия снова спрятала лицо на груди. Оба молчали, но тишина перестала тяготить.
— Ты не чужак, — прошептала она.
Рамон улыбнулся, усадил девушку к себе на колени, прижал покрепче. Наверное, надо было что-то сказать, но красиво говорить он тоже никогда не умел, и только и оставалось, что баюкать в объятьях и ждать, пока она перестанет всхлипывать. Время сворачивалось вокруг, сплеталось с тишиной, застывало вокруг двоих мягким коконом, полным тепла и покоя. Рамон не знал, сколько это длилось — то ли миг, то ли вечность. Наконец Лия подняла голову.
— Спасибо.
Он снова улыбнулся, в последний раз погладил шелковистые кудри.
— Вина налить?
— Там еще было. — Лия высвободилась, взяла кубок. — Наверное, я все-таки пойду, а то поздно будет.
— Оставайся, если хочешь.
— Нет, отец будет беспокоиться, я не сказала, куда пошла. Он вообще слишком сильно обо мне беспокоится… наверное, потому что мама умерла, когда рожала меня.
— Тогда пойдем. — Рамон поднялся, протянул руку. — Провожу.
Он так и не выпустил маленькую ладошку до самого дома девушки.
— Зайдешь? — спросила она у ворот.
Рамон покачал головой.
— Как-нибудь в другой раз.
Лия кивнула. Порывисто обняла, чмокнула в щеку.
— Ты хороший. Спасибо.
И исчезла за воротами.
Сумерки укрывали город фиолетовым покрывалом. Всю дорогу обратно Рамон пытался избавиться от ощущения шелковых волос под ладонями и легкого дыханья, щекочущего шею. И улыбался, сам не понимая чему.
Сквозь закрытые ставни библиотеки пробивался свет. Рыцарь нахмурился. Из его людей грамотным были лишь Бертовин и Хлодий — но оба так и не смогли понять, чего ради можно часами просиживать над толстенными фолиантами. Велика радость — спина устанет, да глаза заболят. Значит, Эдгар, больше некому. Почему на ночь глядя?
— Что случилось? — спросил Рамон вместо приветствия. Сегодня что-то слишком часто приходится задавать этот вопрос. Удался вечер, ничего не скажешь.
— Я уезжаю. Завтра, с утра.
— Уже?
Хотя какое там «уже», больше месяца прошло. По правде говоря, Рамон ждал этого раньше, куда раньше — потому и так торопился всюду успеть, так что едва не загнал и брата, и себя.
