Айя Субботина - Время зимы
В конце концов, первый лорд-магнат поддался на уговоры, гнев его обессилел, и Фиранд велел сестре разумно пользоваться тайной. Делай, что потребуется, сестра, сказал он, но оставил за собою право не женить сына на обесчещенной Яфе.
Из столицы Рхеля Катарина Ластрик выехала обремененная знанием и раздумьями. День и ночь, проведенные в пути до стен родного замка, она придумывала хитрости и уловки, которые помогли бы уговорить Фиранда взять царевну в семью. Мысли путались, тело, измученное переходом через портал, молило о мягкой перине и долгом сне без сновидений. Но Катарина не поддавалась слабости. Все, что таремка могла себе позволить — это Многоликий. Он следовал за нею по пятам, будто тень, молчал и, как только выпадал случай, массировал ступни и играл на альтари. Инструмент, послушный ловким пальцам Многоликого, то пел звонким девичьим голосом, то рыдал безутешной вдовой, а то и грустил, будто не упокоенный дух.
По приезду она первым делом написала письмо в Иштар, дасирийскую столицу, опальному бывшему советнику Саа-Рошу — его, как и многих других, Шиалистан со всяческими почестями, отправил на покой. Впрочем, как ни старался Шиалистан прикрыться сладкими речами о спокойной старости, которой он якобы желал советникам, все при дворе понимали — будущий император избавляется от неугодных, чтоб окружить себя верными людьми.
Когда письмо было закончено и чернила впитались в пергамент, Катарина спрятала его в деревянный туб, залила отверстие сургучом, приложила печать семейства Ластриков и вызвала придворного мастера-волшебника, чтоб тот наложил охранные чары. Конечно, можно было воспользоваться ониксовыми шарами: с давних времен они служили средством для дальних переговоров. Шары, — их могло быть и два, и три, и даже больше, — тщательно вытачивалась, полировалась до зеркального блеска; после, за дело брался волшебник. Лишь немногие из отмеченных богинями магии достигали мудрости и мастерства, достаточных, чтобы настраивать шары один на другой. Маленькая оплошность — и ониксовые «глаза» оставались навеки незрячими.
У Ластриков было много ониксовых «глаз». Но, с тех пор как мастер-волшебник, долгие годы верой и правдой служивший Фиранду, исчез, Катарина перестала доверять шарам. Старика могли похитить и пытками ли, уговорами ли, заставить рассказать, как он настраивал «глаза» Ластриков. Если так и случилось, то Катарина скорее бы дала откусить себе руку, чем хоть слово сказала в черный, маслянистый шар, всегда холодный, будто вечные льды севера. Теперь таремка корила себя, что не дала Фиранду воспользоваться примером прадеда и уговорила брата сохранить жизнь старику.
Так или иначе, а до тех пор, пока судьба волшебника оставалась тайной за семью печатями, Катарина не рисковала. Когда письмо было подготовлено, она передала туб Многоликому, вложила в ладонь мальчишки рунный ключ-камень и, пожелав благословения Калисеи, отправила в Иштар.
Когда Катарина закончила заниматься цветами, ее потревожила сенешаль Замка на Пике. Звук от деревянных подошв ее обуви, был резкий и хлесткий, как и сама женщина. Леди Ластрик не могла припомнить точно, который год минул этой раздобревшей, но по-прежнему бойкой бабе.
— Госпожа…
— Вернулся Многоликий? Он сам? — Не дала закончить Катарина, вытерла ладони тряпицей и отослала прочь рабынь. Проводив взглядом безмолвную кавалькаду темнокожих, бритых наголо эфратиек, — Катарина считала, что всякая растительность на теле рабов служит рассадником паразитов и кожных высыпаний, — она вновь поглядела на сенешаль, ожидая ответа.
— Да, госпожа, — торопливо подтвердила женщина. — Он просил передать, что привез дасирийский подарок.
Катарина просияла. Даже быстрее, чем она думала. Впрочем, Многоликий как-то сказал, что дарит ей свою голову, и если настанет черный день и он не сможет исполнить волю госпожи, то не станет прятаться от наказания. Леди Ластрик льстила щенячья покорность конопатого мальчишки, но она не разрешала себе забыться — как бы там ни было, а Многоликий навсегда останется волком, посаженным на хозяйскую цепь. Он научится есть с руки и вилять хвостом, но никогда не перестанет искать случая, чтоб перегрызть и ошейник, и глотку хозяину.
— Желает ли госпожа, чтоб подготовили комнату? — Сенешаль чуть приподняла косматую, девственно не знавшую щипцов, бровь. Одетая во все серое, она напоминала сову — крючковатый нос, обманчиво неповоротливое тело на коротких ногах. Единственным ярким пятном на ней была сенешальская атласная лента — зеленая, с белыми лилиями фамильного герба Ластриков.
— Нет, гость не задержится.
Сенешаль склонилась в поклоне — в седых волосах, тонких и ломких, как сухой тростник, добавилось проплешин. Катарина поморщилась. Несмотря на безупречную службу и прочие заслуги перед гербом с лилиями, женщина эта называлась женщиной лишь потому, что родила троих детей.
— Я подготовлю Трофейный зал для трапезы, госпожа.
— Не стоит. Приведи гостя сюда, и скажи Многоликому, чтоб присоединился к нам. И пусть подадут теплого вина с гвоздикой — что-то мне нездоровится.
В подтверждение словам, леди Ластрик чихнула и подтерла нос. Проклятый Баттар-Хор, все же братец Фиранд прав был, когда говорил о соплях, только Ракел не имел к тому никакого отношения.
Сенешаль уже стояла в дверях, намереваясь покинуть сад, но Катарина задержала ее громким окриком. Женщина смиренно повернулась, сложила ладони поверх ленты и бесцветными глазами уставилась на хозяйку.
— Как наш алексийский соловей? — Катарина тронула пальцами крохотные синие бутоны незабудок, улыбаясь цветам так, как редко улыбалась людям.
— Счастлив, госпожа.
— Проследи, чтоб его не перепоили хасисом, а то еще ослабнет умом.
И снова кивок, покорный, учтивый — сенешальская ленка чуть не достала пола. Жестом, Катарина отпустила женщину.
Ожидая дасирийского гостя, она присела на скамейку под сенью буйных виноградных лоз. Молодые гроздья раздулись от сока, и клинья их тянулись вниз, напрашиваясь в ладонь. Леди Ластрик задумчиво сорвала пару крупных ягод, но так и не положила их в рот. Здесь, в Тареме, виноград рос чуть ли не на голом камне, лозы жадно ползли к ласковому солнцу, цепляясь тонкими пальцами за все, что находилось поблизости. Синий мелкий виноград, кислый и годный лишь на брагу для рабов, крупный зеленый, из листьев которого делали салаты и добавляли в соленья, для кислинки, янтарный сорт с горчинкой, черный терпкий — всех было не пересчитать. То, что здесь шло на корм рабам и скоту, в северных землях считалось дорогим лакомством.
Катарина отбросила ягоды в сторону, подыскала подходящую пышную гроздь, и срезала ее.
