Юлия Остапенко - Лютый остров
– Эйда! – крикнул он, очнувшись, когда его сестра вдруг резко отпустила его и бросилась вперед. Она упала на колени в грязь и золу, схватила в ладони лицо Клирика, который шел за ними, чтобы схватить и отвести на смерть, и стала звать его, кричать, трясти, бить по темным от щетины щекам, целовать в покрытые копотью губы, пока его веки не дрогнули и он не открыл глаза.
Ярт не мог допустить, чтобы он заговорил.
– Эйда, брось его! – подбежав и схватив сестру за руку, крикнул он. – Брось, идем!
– Пусти! – закричала она с диким гневом, который так пугал его в детстве. Ярт выпустил ее, и Эйда, просунув руку в грязном рукаве Киану под шею, приподняла его голову и вытерла сажу с его лица. На всем его теле вздувались ожоги, но сильнее всего он обгорел там, где когда-то было Обличье. Теперь на месте татуировки зияла страшная черная рана, сочащаяся сукровицей – так, словно в грудь его ударила молния.
– Эйда. – Голос Клирика Киана звучал тускло, едва уловимо. – Эйда...
– Не разговаривай, молчи! Тебе нельзя! Ярт! Ярт, надо что-нибудь...
Темная рука легла на ее руку – спокойным, почти отеческим жестом.
– Слушай меня, – сказал Киан. – Если ничего не делать, оно восстановится к утру. Может быть, раньше. Если посыпать ожог солью и... обмазать смолой, может, выиграете пару часов. Жаль, нет смолы... Ярт... у тебя не осталось смолы?.. А соль у вас есть?
Ярт тупо покачал головой.
– Боже, да что ты такое говоришь? – вскрикнула Эйда. – Что ты говоришь?! Какая соль, какая смола? Ты же умрешь от этого!
– Хотелось бы, – прошептал он и слегка улыбнулся. Не единственной, для всех и всего заготовленной улыбкой Киана-Клирика. Другой, той, которую она помнила.
Потом он потерял сознание.
– Эйда, идем, – твердил Ярт.
– Помоги мне, – сказала она. – Возьми его за ноги. Надо унести его с пустоши.
– Да ты в своем уме?! Нам надо бежать! Теперь-то ты сама слышала – до утра он...
– Я не оставлю его, – просто сказала Эйда. – Помоги мне.
И Ярт, охая и кряхтя, проклиная ее, себя, а пуще прочего – этого ублюдка, который когда-то брал его с собой на рыбную ловлю в пригород Бастианы, схватился за покрытые копотью сапоги Клирика Киана и с натугой поволок его прочь – от этого места, от мертвой лошади, от черных следов на земле, обратно в ту сторону, откуда пришли они все.
* * *За семь лет не было ни дня, чтобы она не ощущала своей вины. Она несла эту вину с таким же упорством, как и свою гордыню, и одинаково злилась – о, злиться она всегда умела! – если кто-то пытался поколебать в ней как одно, так и другое. Из обычной столичной горожаночки, дочери зажиточного купца, она превратилась в заносчивую провинциалку, непристойно богатую для такого городка, как Айлаэн, и непростительно, огорчительно недобрую для этого городка. Она была упряма и тверда в решениях, она занималась мужским промыслом и справлялась с ним на славу; ее бы невзлюбили за это, будь она чуть менее красива. Да что там кривить душой – то, что ее приняли в Айлаэне и уважали все эти годы, было всего лишь везением. И никто не знал, что толкнуло эту странную женщину, у которой, казалось, было в Бастиане все, чего душа ни пожелает, на такой риск: бросить родной дом и перебраться в глушь, где никто ее не знает и не спросит, откуда она и в чем ее горести...
Она сбежала от него. Сбежала от того, в чем, как думала, была виновата сама. Сбежала – и молила Кричащего, чтобы Киан никогда за ней не пришел. Но он пришел. Хотя и не так, как она ждала. И могла ли она теперь противиться воле Бога, избравшего именно этот путь, чтобы покарать ее гордыню? Ярт был тут ни при чем. Киан – вернее, та тварь, что поселилась в его груди, – мог говорить что угодно, но Эйда знала, что он ни при чем. Кричащий хотел не Ярта. Он хотел Эйду. За то, что она сделала.
Она была столь уверена в этом, что, когда нашла вызов Клирика, прибитый ножом к ее двери, даже не подумала снова бежать. И о Ярте, о бедном своем глупом брате не подумала тоже...
«Я виновата, – твердила Эдйа себе – как прежде, так и теперь, – и я готова платить». Она думала, что готова. Но не знала, понятия не имела, о чем говорит. Хотя видела обличников раньше, в Бастиане. Там они свободно ходили по улицам, заглядывали в лавки и таверны, словно обычные люди, и никто не шарахался от них – привыкли.
Там он был, может быть, счастлив, пока его не послали за мной, думала Эйда Овейна, промывая раны мужчины, с которым они любили друг друга долгие годы назад.
Раны его были ужасающи. Но еще страшнее ран было то, как быстро они затягивались. К тому времени, когда Эйда с Яртом дотащили все еще беспамятного Киана до границ пустоши и положили под раскидистым, влажным от дождя кустом, волдыри, покрывавшие его тело, разгладились и поблекли – а обугленная рана на груди подернулась белесой пленкой и перестала кровить. Эйда решила все же промыть раны и вздрагивала, чувствуя, как пульсируют сосуды и шевелятся ткани мышц, сползаясь, срастаясь прямо под ее руками. Обличье не хотело оставаться слепым и глухим; оно нетерпеливо тормошило доставшееся ему тело, поторапливая, требуя скорее вернуться к жизни и снова стать его верным рабом. Киан бредил и стонал, горя в лихорадке, пока на его груди вскипала плоть, а Эйда сидела рядом, не зная, что сделать, как помочь ему и себе, и надо ли кому-то помогать.
– Надо было уйти, – бурчал Ярт, слонявшийся рядом с выражением лица, которое досталось ему от их матери и которое Эйда с детства ненавидела. – Вишь, как он резво очухивается, ничего бы с ним не сталось...
– Если бы мы бросили его там, и он начал бы оживать, тамошнее колдовство могло снова его учуять, – отрывисто сказала она. – И если уж на то пошло, Ярт, ты говорил, что это безопасно. Что твой друг примет с распростертыми объятиями двух еретиков. – Последние слова она произнесла, жестко усмехнувшись, и Ярт в замешательстве потупился.
– Так и есть... просто... это, должно быть, от того, что на нас его метка! – Он обвиняюще ткнул пальцем в сторону лежащего без сознания Клирика. – Эти ублюдки только и думают, как бы прижать мэтра Кмарра – он-то ведь знает, как их одолеть! Недаром укрылся за пустошами. Ну и понятно, он поставил ловушки на обличников – потому-то им к нему хода и нет!
– Если он знает, как их одолеть, то почему же сидит за пустошами? – задала Эйда вопрос, который пришел ей в голову только теперь и который следовало задать, лишь только Ярт подал эту безумную идею. Тут Ярт начал втолковывать ей что-то относительно свойственной всем чародеям нелюдимости, но Эйда больше не слушала. Киан глубоко и ровно дышал во сне. Она отерла его лицо обрывком собственной юбки, смоченным водой из ручья, смыла грязь, сажу и кровь, и, ей казалось, эту липкую насмешливую холодность тоже смыла. Ей так хотелось верить, что это можно просто смыть.
