Ведьма и тьма - Вилар Симона

Малфрида обвела взглядом зал, выискивая знакомые лица. Улыбнулась Инкмору, обменялась лукавым взглядом со Свенельдом, даже гололобого Йовко с его прядью-косой приветствовала кивком. Калокир стоял неподалеку от тронного возвышения вместе с каким-то священнослужителем и почтенного вида ромеем в лимонно-желтой хламиде. Она направилась к ним, но Калокир, едва завидев ее, шагнул навстречу:

– Я ведь велел твоим женщинам обрядить тебя, как знатную патрикию. А ты…

– Башню воздвигать на голове не позволю! – с ходу отрезала чародейка. – Или такой тебе не нравлюсь?

Он больше не упрекал ее. Чинно представил ей своих спутников – преподобного Феофила и досточтимого патрикия Эратика. Оба улыбались, она же была серьезна. Что она тут забыла? Не надеется же Калокир, что она под благословение попа Феофила преклонит колени? Дожилась чародейка – стоит со святошей христианским и слушает то, что переводит ей Калокир: дескать, настоятель Феофил был уверен, что женщины у славян все светлоглазые и светловолосые, а досточтимая дама словно прибыла из самой Сирии! Да что этот жрец Распятого в славянках смыслит!

Малфриде даже стоять рядом с христианским священником было неприятно. И когда к ним приблизился худощавый и сутуловатый мужчина со знакомым лицом, она обрадовалась, что есть повод отвлечься.

– Глеб! Княжич Глеб! Или… тебя теперь положено называть князем Глебом?

Это был старший брат Святослава, давно отказавшийся от власти, преданный христианству и живший на родине скромно и уединенно. Святослав настоял на том, чтобы он отправился с ним в этот поход, и тут ему довелось охранять проходы в горах Хемы, отделявших Болгарию от византийских владений.

Сейчас Глеб смотрел на Малфриду с мягкой полуулыбкой. Лицо у него было кроткое, голубые глаза смотрели приветливо, но некая слабость чувствовалась в его мягких губах, обрамленных подстриженной клином на ромейский манер бородкой. Да и вырядился он тоже по ромейской моде – в темные, почти монашеские одежды.

– Я рад тебе, Малфрида. Тем более рад, что, как мне сообщили, ты ныне не можешь заниматься своим чародейством!..

– А ведь некогда именно это тебя и влекло, – игриво улыбнулась Малфрида. – Помнишь, как просил меня чудеса всяческие устраивать?

– Не забыл. Помню и то, как ты меня ради этого заставляла отречься от истинной веры.

– От чужой веры, – нахмурилась Малфрида. – Или забыл, как в земле новгородской ты посещал великое капище Перыни? [82]

Приветливая улыбка Глеба стала меркнуть. Некогда он был страстно влюблен в Малфриду, но теперь… Отходя от нее, он даже совершил крестное знамение.

Тут в зале началось движение. Все расступались, отовсюду слышалось: «Святослав! Святослав!»

Князь вошел вместе с ханом Курей и венгерским царевичем Акосом. Куря был весь в парче и звенящих подвесках, у нарядного Акоса на пышной меховой шапке колыхался султан из белых перьев, но Святослав шел с непокрытой головой, легкий, стремительный и вместе с тем величавый. Недаром все эти бояре и священники склонились перед ним, словно трава под порывом ветра. И Калокир склонился, и его спутники-ромеи. А вот русы стояли прямо. Не было у витязей привычки чуть что спину гнуть, хотя во взглядах их читалась гордость за князя-победителя.

Малфрида смотрела на Святослава – и на душе теплело. Никакой показной роскоши, только светлая, ладно подогнанная полотняная одежда. Голова чисто выбрита, и лишь единственный клок светлых волос свисает набок, длинные усы огибают твердо сжатые губы, а в ухе поблескивает рубином золотая серьга.

Князь взошел на помост и небрежно опустился в тронное кресло. По правую руку сел Куря и сразу засучил ногами в узорчатых сапожках – непривычно было печенегу на высоком седалище. По левую руку подле Святослава опустился царевич венгерский, а рядом с ним тихо сел Глеб в темных одеждах. Глеб выглядел среди них самым пожилым и каким-то смиренным, но все же Святослав прежде всего к нему обратился, сказал что-то приветливое. Последнее свободное кресло на возвышении занял князь-воевода Свенельд. Вот и сидел Святослав в окружении союзников – как первый среди них, но и как равный.

– Что, бояре пресветлые, живота будете просить или кары?

Малфрида отметила, что князь хорошо говорит по-болгарски. А взором по толпе так и шарит. Бояре опять кланялись, но улыбались – поняли уже, что карать их князь не намерен.

– Что ж, тогда давайте решать с вами участь царя Бориса, – взмахнул рукой Святослав.

Лица бояр помрачнели, стали напряженными, некоторые из них озабоченно переглянулись. Борис был царем из династии, давшей стране немало благ, законным правителем и помазанником Божьим. А Святослав… Они опасались его, но понимали, что гневить неукротимого воителя опасно.

Царь Борис вошел в зал медленно и величаво. Он был молод, ему еще не исполнилось и тридцати, в стане тонок, но несколько сутул. И все же царская порода угадывалась в том, как он держался – спокойно и с достоинством, нисколько не смущаясь перед князем-завоевателем. Одет он был в златотканые одеяния по ромейской моде, длинные русые волосы покрывал богатый венец. Никто на его сокровища в его же дворце не позарился, и царь выглядел соответственно своему положению, хотя и понимал, что жизнь его висит на волоске.

Малфрида слышала, как Святослав быстро заговорил на болгарском, обращаясь к царю. Кое-что она не могла понять, но все же уловила, что князь напомнил Борису, что при его деде Симеоне Великом Болгария была сильной державой, угрожавшей даже Византии, а Борис стал ромеем, и теперь Византия диктует ему свою волю.

– Но и ты считаешься с Никифором Фокой, князь русов, – спокойно ответил Борис. – Разве не по воле ромейского базилевса ты прибыл сюда?

– Я прибыл как его союзник.

– И как союзник уйдешь?

– Это будет решено между нами, – ударил по резному подлокотнику Святослав. – А вот ты, Борис, столько лет проживший при цареградском дворе, не по приказу ли базилевса явился, когда меня не было?

Малфрида услышала, как рядом шумно задышал Калокир. Никифор Фока был его государем, а Святослав доказывал – и не без оснований, – что император поступил вопреки их договору.

Царь Борис вскинул голову, стал словно выше ростом.

– Не упрекай меня за службу Византии великой. И хотя одно время мой дед Симеон и впрямь воевал с Царьградом, но с тех пор мы много лет жили с ромеями в мире, Болгария расцвела за эти годы, причем в этом была и заслуга благоволившей к нам империи. Почему же я должен был не подчиниться базилевсу и не прибыть сюда, когда ты оставил мое царство и вернулся в Киев?

– Так это Никифор Фока тебя отправил сюда? – спросил князь, и желваки на его скулах напряглись.

– Я сын своего отца Петра, – положил ладонь на грудь Борис. – Я обязан был наследовать трон после его кончины. А то, что сотворил здесь ты… Я должен был это прекратить. Ибо сказано в Писании: «Блаженны миротворцы…»

– Это ты-то миротворец? – поднимаясь со своего места, перебил Святослав. Он столь стремительно шагнул к Борису, что тот отшатнулся. – Миротворцы не уничтожают отряды воинов, – процедил сквозь зубы князь, – не льют кровь, не разрушают грады, которые возведены по моему приказу – приказу победившего!

– Град, который мои люди разрушили, был чудовищным. Там высились идолы, перед которыми лилась кровь людей!

– Но это была моя столица! Столица моей новой державы! А ты пришел и заявил права на нее!

И опять Малфрида слышала, как тревожно переступает с ноги на ногу Калокир. Его спутники стали что-то тихо говорить ему по-гречески. Калокир по пути в Болгарию учил ее языку империи, и она смогла понять: они поражены тем, что услышали: разве архонт Сфендослав не по воле империи двинулся на болгар? Неужели и вправду он задумал прибрать болгарское царство под себя? Малфрида хмыкнула: что ж, Калокиру давно следовало втолковать им, что князь-пардус не какой-то там наемник. Он имеет право владеть тем, что завоевал.