Первая белая книга "На пути в неизвестность" (СИ) - Хэмфри Вернер

Слезы бусинками покатились по щекам Тильды, но она быстро смахнула их рукой и продолжила стучать тесаком по доске, схватив первый попавшийся овощ, совсем позабыв о нас с Салли.

— Ну и как нам этот рассказ поможет верить в то что деревянная палка станет железной? — рыжеволосый Салли совершенно был сбит с толку, глядя то на меня, то на Тильду.

— Не понимаю, во что нужно перестать верить, чтобы поверить в то что палка станет железной? — я сказал это чувствуя, что уцепился за какую-то тонкую нить размышлений, которые нам пыталась донести великанша.

— Ты почти правильно все сказал. Вам просто нужно перестать верить в то, что палка деревянная вот и все. Просто заставьте себя верить в то что она какая угодно, но только не деревянная. — Тильда сказала это с ухмылкой глядя на нашу реакцию и видя, что мы так ничего еще и не поняли.

— Это же принцип Веры. Чтобы обрести новую, придётся отказаться от старой, да так, что будто старой веры никогда и не было!

— Так, если вы оба и дальше будете продолжать делать вид что ничего не поняли. Я сделаю так что именно вы останетесь вдвоем убирать в общей столовой.

— Я вот сразу все понял! — выпалил Салли, кивая головой и медленно отходя от таза с грязной посудой.

— И я! — выпалил вслед за ним я, сам ретировавшись на приличной расстояние от великанши.

Тильда молча посмотрела на нас, взглядом полным безразличия и после всё-таки улыбнулась:

— А ну пошли прочь с моей кухни! И скажите Ходвику, чтобы дал вам что-нибудь перекусить…

Мы выскочили за дверь услышав вслед протяжное:

— Ход-в-и-и-и-к! Покорми этих двоих, а потом вышвырни их за дверь! Чтоб глаза мои их больше не видели…

Чуть позже, обедая с Салли посреди двора, я продолжал обдумать слова Тильды, сказанные про веру. Неужели у меня и вправду может получиться забыть о том, что палка деревянная и сделать ее железной. Всего то?! Нужно было отказаться от старой веры чтобы обрести новую.

Глава 15 «Смерть и воскрешение»

Черный рыцарь.

Колею дороги, разбитую колесами телеги медленно заволакивало туманом. Деревянная повозка жутко скрипя и шатаясь, должна была вот-вот испустить свой дух, будто стонущее от боли животное. Туман продолжал окутывать своими густыми клубами все вокруг, не давая возможности возничему разглядеть куда ему ехать, хотя сейчас это ему и не было нужно. Дорога настолько была разбита, а колея глубока, что двое живых сидевших на повозке, заваленной трупами, и запряженной в двойку лошадей, просто спали, зная, что дорога непременно приведет их к тому месту к которому они движутся.

Так, начиная с раннего утра и до поздней ночи, повозка проделывала свой путь через поле от города к лесу, к самому обрыву у маленькой речушки, впадавшей в мертвое море, несколько десятков раз. Лошади вздрагивали, приближаясь к обрыву, из которого вырывались языки пламени, требовавшие все больше и больше подношений, которые, двое сжигателей трупов, исправно привозили ярким языкам пламени. Старые и молодые, толстые и худые, все от мала до велика оказывались в телеге сжигателей, когда в город Гротеск приходила война. Для кого-то эта война становилась ужасом, от которого нужно было бежать прочь, а для самих сжигателей это были горы трупов, за каждый из которых они получат несколько медных монет, один серебрённый за десяток, ну и золотой за целую сотню. Сотня, как давно смерть не давала возможно сжечь целую сотню и прикоснуться к золоту. А теперь, наконец-то такая удача, что от работы за целый день просто клонило в сон, количество тел перевалило за две сотни и продолжало только расти.

Возничего звали Колебан, а его помощника, тихо посапывавшего рядом, Патрик. Эта двоица узнавала о каждой случившейся смерти в восточном районе Гротеска от стражи. Каждая нелепая выходка, заканчивающаяся поножовщиной и трупами, была им известна, как и изнасилования, смерть от голода, четвертования и даже времени, которое никого не щадило, давая три медных монеты за каждую сожженную в пламени душу. Вот и теперь целый день свозя на свое огромное кострище Колебан вслух подсчитывал монеты, которые ему придётся затребовать у службы коменданта за каждого умершего. Никто, абсолютно никто не хотел связывать с мертвецами, но Колебан был не таков. Любой мертвец при себе мог хранить вещи, которые ему бы больше не пригодились, но непременно попадали в руки старика Колебана, продолжая служить свою службу новому хозяина. Так у него появлялись серебряные кольца, браслеты и цепочки, которые он с радостью принимал у усопших благодаря их за такую награду. Такое было конечно редким подарком, чаще доставались сапоги, ремни, не плохие камзолы и рубахи, а вот шляпы или балахон с капюшоном, что-то не разу. Ну и пожалуй, самым ценным подарком, что преподнесла ему судьба среди мертвых был настоящий, украшенный поблескивающими в свете огня камнями серебряный кинжал, показать который он мог разве что Патрику, все время боясь, что кто-нибудь захочет себе такой же. А Патрик был не таков, нет: его не тянуло не к золоту ни к серебру, а уж тем более к похоти или пьянству. Этот шестнадцатилетний беспризорный мальчишка, беззубый и вечно грязный обожал играть в странную игру, которая постороннего может и напугала бы, но только не Колебана, видавшего вещи и поужасней.

Патрик любил мертвых женщин, всей своей черной грязной душей, если она у него и была. Он играл с ними, как с куклами переодевая и устраивая театральные представления. Давал им роли, рассаживая перед еще не зажжённым костром и говоря за каждую из них устраивая настоящее представление, смеша и развлекая Колебана. Старик не любил сплетен и молчал о странных играх Патрика, а тот в свою очередь о найденном старым сжигателем кинжале. Они не говорили друг другу этого, не заключали пари, даже не были родственниками. Они просто дополняли друг друга, каждый держа тайну другого при себе и никого в нее не пуская.

— Патрик ты представляешь? Подумать только два золотых! И это еще не всех привезли… — Старик Колебан одел на лицо кусок ткани, так как подъезжая все ближе к кострищу вонь становилась просто не выносимой и тошнотворной.

— Ага! Красивых среди них не было? — Патрик, не открывая глаз, сказал это зевая, все время ища у себя за пазухой кусок ткани чтобы замотать лицо:

— Только та, в красивом платье, рыжеволосая. Как я же у нее кожа, она пахла цветами. Жаль…

— Ты про дочь торговца мехами? Эй ей же пол головы топором отрубило? — Колебан смеялся, наблюдая за реакцией мальчишки, изредка поглядывая на дорогу.

— Фу! — сморщился Патрик, будто увидел тело прямо перед собой:

— Не про нее конечно! Я же говорю, та рыжая была. Волосы спадали кудряшками до самых плеч.

— Да точно тебе говорю, у нее половины головы не было!

— Вот все время ты все портишь! И что с того что не было! А остальное, просто загляденье. Ты помнишь ее бедра?

— Ага. Я помню, как с ее головы слетел мешок, и все требуха о которой она думала до этого оказались у тебя на штанах! — Колебан разразился громким смехом и закашлялся, почесал свою лысеющую плешивую голову.

— Да-да! Поэтому мне пришлось одеть эти короткие штаны из парусины. — недовольно добавил рыжеволосой Патрик и скрестив руки отвернулся поглядеть не потеряли ли они кого-то из своих пассажиров. Все до единого тела, молча лежали на возе, попыток к бегству не было, и Патрик уставился в пелену тумана, придумывая новые правила для предстоящего спектакля.

— Что опять обиделся? Может среди этих кто-нибудь тебе приглянется. Вот увидишь, следующая красотка будет обязательно с головой! — Колебан снова рассмеялся и хлопнул по плечу своего помощника погрузившегося в свои раздумья.

Обрыв был совсем близко, туман постепенно расступался, а языки пламени извиваясь оранжево-красными лентами рвались высоко в небо требуя еще больше трупов. Колебан остановил пару лошадей и медленно слез с козлов. Маленький коренастый, вечно сопящий себе под нос, он очень походил на гнома. Женщины смотрели на него с отвращением и отказывались спать с ним даже за деньги, только лишь из-за того, что он был сжигателем, а не вызывал у них симпатий. Одно только это отталкивало всех от него, будто бы общение со склочным и плешивым стариком могло их привести к смерти. Доказательством нелепости этих сплетен был Патрик, который был настолько молчалив и застенчив, что и он вскоре стал скорее дополнением и еще одним сжигателем нежели простым горожанином, как и все остальные.