Виталий Каплан - Зачёт
— В том-то и дело, что нет, — устало буркнул Старик. — Значит, опять долгая возня… Опять писанины гора, опять по ночам работа.
— А что же вы лично-то допрашиваете? — совсем уже забыв об осторожности, продолжал задавать вопросы Хенг. — У вас, никак, помощников чуть ли не сотня.
— Ну да, помощники, — старик мрачно ухмыльнулся. — Это, знаешь, такие помощнички, что лучше уж все самому. Им только дай… Они тебе за два часа протокол сляпают, заключеньице — и на костер. А чтоб разобраться, как положено, на такое они не горазды. А там кто ее знает, может, она и не ведьма вовсе. Бывали такие случаи, да, бывали. Вот помнится, лет пять назад…
Старик внезапно замолчал, удивленно глядя перед собой водянистыми усталыми глазами. Точно он на мгновение забыл, где находится, с кем говорит — и мучительно вспоминал. Потом он весь побагровел, ударил по столу кулаком так, что посуда загремела.
— Вот отсюда! Все вон! Знайте свое место, свиньи!
5
Сумерки сгустились, и все вокруг заволокло плотной, тяжелой тьмой. Скрылись дома, мостовые, и лишь тусклые, далекие огоньки чьих-то окон, казалось, говорили о том, что где-то есть еще люди. Ночью пространство жило своей, странной и неприятной жизнью. Все расстояния необъяснимо вытянулись, углы заострились, камни мостовой норовили зацепить ногу. Ватная тьма спрятала почти все звуки — у Хенга временами было ощущение, что он идет по морскому дну. Сколько ни живи здесь, а все равно не привыкнешь. То ли воздух такой, то ли сама атмосфера этих мест — гнилая, мертвая, и в то же время хищная, затаившаяся перед прыжком.
До Змеиной улицы идти было всего-ничего, но это — днем. Сейчас же, после первой стражи, приходилось шагать осторожно. Иначе запросто можно наткнуться на какое-нибудь бревно, брошенную пустую бочку, угодить в сточную канаву. Или того хуже — привлечь внимание городской охраны. И доказывай потом, что ты не грабитель, не вор, и вообще.
Наконец он добрался до небольшого, глубоко вросшего в землю дома. Алоста должна быть сейчас одна, тетка ее, наверное, все еще торчит у соседки. Она иногда и заполночь там засиживается. А Алоста все равно не ложится, ждет ее. Или его.
Хенг остановился. Что-то было не так, что-то его смущало. Спустя секунду он понял — в доме темнота. Ни лучика света. А ведь обычно Алоста сидит при свече. А то и масляную лампу жжет, если, конечно, масло у них есть. Но сейчас дом казался черной глыбой, сгущением тьмы. Странно все это. Очень странно.
Он тихонько постучал костяшками пальцев в перекошенную, просевшую на ржавых петлях дверь. Подождал. Ни звука. Хенг уже собирался уходить, как где-то в глубине дома послышались тихие, слегка шаркающие шаги. Это не Алоста, у нее шаги как у птицы, быстрые, легкие. Неужели тетка вернулась раньше обычного? Видно, они уже легли. Ну, теперь будет…
— Кто там? Кто? — послышался шелестящий, испуганный голос тетушки Конинте-ра.
— Это я, Хенг, — он старался говорить как обычно, но непонятно откуда взявшаяся нервная дрожь исказила его голос. — Я слишком поздно, наверное? Тогда я пойду, простите. Я тогда завтра приду.
— Нет, не уходи, — прошелестела тетушка. — Погоди, я сейчас.
Она принялась греметь засовами, навесными цепями, и спустя минуту приоткрыла дверь. На самую малость — так, что едва можно было войти. Хенг быстро проскользнул в сени, тетушка тут же начала накладывать засовы, после чего зажгла лучину. Тьма немного расступилась, и Хенг удивленно хмыкнул — тетушкино лицо было бледным точно мукой обсыпанное, глаза ввалились, плечи беззвучно тряслись. Такой Хенг ее никогда еще не видел.
— Стряслось чего? — почему-то шепотом спросил он. Тетушка кивнула и, не слова не говоря, потащила его в свою комнату.
6
— Ну, так чего у вас? А где Алоста? — голос его был спокоен, но склизкие, нехорошие предчувствия уже обволакивали сердце.
Тетушка Конинте-ра помолчала, всхлипнула, а потом, решившись, произнесла:
— Алосту забрали.
— То есть как это забрали? — удивленно спросил Хенг, но еще не кончив говорить, понял — удивляться нечему. Не первый же день он тут, насмотрелся всякого.
— А вот так, забрали. Утром еще. Пришли двое, показали бумагу и увели. А за что, почему — не сказали.
— Да кто ее забрал? — едва не вскричал Хенг. — Кто это был?
Тетушка вновь всхлипнула, отдышалась.
— Священное Ведомство, кто же еще. Синие плащи. Да и на бумаге их знак — орел с факелом.
Хенг вздрогнул. Вот, значит, как. Хуже не придумаешь. Оттуда, из Ведомства, не возвращаются. Старик об этом говорил. Оттуда всего лишь две дороги. Виновен — на костер. А если и окажешься без вины — в темницу до конца жизни. Подозрение-то остается. Да и чтобы не болтал потом лишнего.
— За что ж ее?
— А кто знает? Эти разве скажут? Да и не их это дело, объяснять. Их дело — тащить. А только я думаю, в колдовстве подозревают. Не иначе. Скоро, думаю, и мой черед настанет. Ихняя метла, она чисто метет, ни соринки не оставит.
— Да какая же она колдунья? — Хенгу не пришлось стараться, изображая возмущение. Он и так еле держал себя в руках. — Разве колдуньи такие? Они же старые все, смуглые, с горбатыми носами.
— Маленький ты еще, — вздохнула тетушка. — Сказкам веришь. Колдуньи-то, они всякими бывают. Алоста наша, конечно, ни сном ни духом, а как докажешь? Я вот думаю, может, кто из соседей донес.
— Это о чем еще?
— Да было тут дело, — смущенно отозвалась тетушка. — У соседки нашей, Гуарады, сынок маленький, Сидги, может, знаешь. Ну, бегал он на днях где-то с ребятишками, ногу поранил. А рана-то нехорошая оказалась, нога опухла. И болит. Ну, он сперва криком кричал, а потом уже не мог, хрипел только. Ну, а все ж на виду. Алоста и пожалела, можно мне, говорит, попробовать? Авось хуже не будет. Ну, промыла она ему ножку, листья какие-то приложила. Может, еще чего и пошептала — меня рядом не было, не стану врать — не знаю. Вот и все.
— А что дальше?
— А дальше что? Сошла опухоль-то, на следующий день. Еще денька два Гуарада его дома подержала, а теперь вот уже третий день вовсю с приятелями носится — и хоть бы что.
— Я чего-то не понимаю, — признался Хенг. — Донос-то о чем? Ладно бы еще пацанчик этот помер, а то ведь выздоровел.
— Вот я и говорю, дитя ты еще малое, — махнула рукой тетушка. — Кормить тебя еще и кормить березовой кашей, покуда не поумнеешь. Да разве ты ничего не понял? Чем бы ни кончилось, все в руку. Выжил мальчик — значит, ведьма она, коли вылечить сумела. Помер — тем более. Ведьмы — они, стало быть, завсегда вредят. Кто хочет доказать, тому все сгодится.
