Александр Зорич - Чрезвычайное положение
– …да-да, все хорошо… вот так… все в порядке, – F. стоял надо мной, согнувшись в три погибели, и размахивал у меня перед носом записной книжкой в порепанном коленкоровом переплете. – Вот так.
«Создает вентиляцию», – сообразил я. Прядь у меня на лбу ходила туда-сюда в унисон записной книжке.
Я лежал на полу, широко раскинув ноги, под головой у меня стараниями F. была продолговатая подушка с дивана. Как только я сообразил, что именно случилось, мне стало нехорошо. Неловко. Конечно, всему виной Ширли, но такое случалось со мной и раньше. Я слышал, у многих бывают обмороки возле утреннего писсуара.
– Не ушиблись? – спросил F. с наигранным участием.
– Нет, извините меня, – совершенно искренне попросил я и поднялся.
Рубаха на моей груди была расстегнута, змейка на гульфе, кстати, тоже. Осознав этот факт, я стал спешно застегиваться, затягиваться и заправляться. Губы были тоже вроде как в слюне: я вытер их тыльной стороной ладони, замер и довольно красноречиво вперился в F. Тот сразу отвел глаза.
– Вы нуждались в свежем воздухе, вы задыхались, вы носите слишком тесную одежду, – сказал он в свое оправдание. – Кстати, а почему вы не надеваете такой вот ваш национальный платок, такой… в гусиную лапку… как все?
– Я не мусульманин, – сказал я.
– Во-о-на как, – с досадой протянул он. – Впрочем, это дела не меняет. Все, о чем мы с вами тут договорились, остается в силе, – F. поднялся и стал надевать поверх крахмальной рубахи мундир с эполетами.
Весь его вид свидетельствовал о том, что аудиенция окончилась и я должен выметаться. Только я и не думал идти на поводу у своей догадливости.
– Все так. Только я не уйду из гостиницы, потому что она моя, – сказал я, застегнув последнюю пуговицу. – Это моя гостиница, понимаете?
– Но помилуйте, сейчас война, какие могут быть разговоры!? Я же вам объяснил ситуацию! Вы же постороннее лицо, я же вам доходчиво все объяснил! Не вынуждайте меня на крайние меры, молодой человек.
– Если нужно, я вступлю в армию, – нашелся я. – И буду служить под вашим началом… Тогда я уже не буду посторонним лицом, а буду одним из вас, одним из штаба, а?
Судя по тому, как разом просветлилось лицо F., как расправились морщины на его лбу, я нашелся очень кстати.
– Да? Так это вы серьезно, или что?
– Серьезно, – подтвердил я.
В тот момент я старался не думать о том, что может статься, если я уеду и не дождусь Ширли. Я боялся, мне снова станет дурно.
Я пристально посмотрел на F. Судя по озабоченной скобе его рта, над эполетами кипела напряженная работа следственной мысли. Наконец F. посмотрел на меня, подозрительно склонив голову.
– Назовите имена наших врагов, – сказал он торжественно и тихо.
Вот тут кокосовые орехи пришлись очень кстати. В моей памяти вспыхнули нужные имена, все семь нужных имен, ведь дракон их даже не испортил, все орехи остались целыми, и я продекламировал эти имена, одно за другим, медленно, как на мемориале, и внятно, как катехизис.
– Умница… вы зачислены, – сказал наконец F. и, дохнув мне в лицо гнилью, поцеловал меня в лоб.
Я едва поборол гадливость, но не отстранился. Я понял – так надо.
7
Я по-прежнему ходил в гражданском – формы мне не выдали, к счастью, не было моего размера. «Не переживай, – утешал меня F., – кого-нибудь убьют – и тебя переоденем».
Но я не переживал. На правом предплечье у меня была повязка с эмблемой, а на голове – отвратительный мотоциклетный платок с патриотической аббревиатурой. Все это вместе с очками стоимостью в орловского рысака (без них я был почти беспомощен) составляло странный ансамбль. Среди штабных ходили слухи, что F. ко мне благоволит и, наверное, это так и было – мне разрешили быть караульным и фактически я целыми днями сидел в холле, я даже спал там, положив ноги на журнальный столик. Было неудобно и ныл хребет, зато я был относительно спокоен: если Ширли приедет, если только она приедет, для меня это единственный шанс ее встретить и объяснить, что здесь происходит.
Да, судя по всему F. мне протежировал, потому что кюхенмейстера выставили на следующее же утро, причем даже пропустили сквозь строй, понятное дело, как шпиона. Для кюхенмейстера я сделал все, что мог – как только F. записал меня в свое битое войско, я опрометью бросился на кухню, меня переполняли инструкции, я прошептал ему на ухо имена с кокосовых орехов и объяснил, как себя вести. Потом, уже к ночи, несчастный простак явился к F. с челобитной зачислить и его тоже, но F., порасспрашивав его о житье-бытье минут эдак с пять, вдруг в неожиданно грубой форме велел ему убираться. По словам F., все, что говорил кюхенмейстер, было «неубедительным подхалимажем», а сам кюхенмейстер – провокатором и «временным попутчиком». Кюхенмейстер заклинал F. индюшиными котлетками, дескать, никто не сможет их для F. приготовить, если его уволят, но F. был неподкупен – он сказал, что перебьется. Выходило, что служить под началом F. престижней, чем служить в гостинице? Без комментариев.
8
Наверное, раз в день обязательно я представлял себе, как это будет выглядеть, когда Ширли возвратится. А на самом деле гораздо чаще. Во время своих ночных бдений в обездвиженном, бархатном холле, одно видение меня просто-таки преследовало. Девушка в москитной сетке – это, конечно же, Ширли – ссыпает в ладонь рикше очень мелкие монеты, тот любезно подносит ее саквояж к стеклянным дверям гостиницы, над которыми, как и везде у нас, выбито «Salve!», и исчезает. Ширли поднимается по ступеням и дергает ручку, но дверь не открывается. Она громко зовет лакея, но лакей, конечно же, не идет, здесь у нас теперь нет ни господ, ни лакеев, тогда Ширли зовет меня по имени, потом, зло и отчаянно, зовет еще раз, но и я не могу ей отозваться, потому что меня нет и не будет. Ширли приникает к стеклу лбом и пытается разглядеть, что там внутри аквариума, но ничего, кроме забранных латаными холщовыми чехлами кресел и фосфорной пары кошачьих глаз, там не разглядишь, и она уходит. Не раз и не два я, очнувшись от забытья, мчался к входной двери и, очумелый, выскакивал на ступени, покрытые рассветной росой, надеясь застать там Ширли, уж больно все это реалистически подавалось в моих снах. Рикши, по старой памяти, а может просто от нечего делать, дежурившие внизу, обыкновенно махали мне руками, а потом, когда я снова скрывался за дверью, крутили у виска и группкой надо мной посмеивались, они думали я не вижу. Но плевал я на рикш, потому что именно так однажды все и случилось, то есть чуть не случилось. Сквозь сон я услышал, как неуверенно ходит ручка входной двери, и кто-то окликнул меня, меня? ну да, привет, деточка, привет, свершилось.
