Раиса Крапп - Пересекающий время. Книга вторая: Адоня, посвященный герметик.
– Ты умница.
– Кажется, там что-то пошло не так. Ты не говори, если не хочешь. Я и сама видела, что в последнее время Линда была не как всегда, она иначе на меня смотрела, хотя я старалась все делать так, как надо. Теперь ты тоже встревожен. Не тревожься, любый мой, не о чем – поверь мне. И мне жаль терять время. Но я обещаю, что буду добросовестно отдыхать. – Она внимательно посмотрела ему в глаза. – Я очень постараюсь, не тревожься ни о чем.
У Андрея осталось ощущение, что оба они сказали меньше, чем знали и чувствовали.
* * *
Андрей выбрал для них с Адоней маленький уединенный коралловый островок в Атлантике. Островок был необитаемым, но Робинзонами они не стали: как когда-то в Эрите глейсер делал доступным любой уголок Планеты, таким же способом они путешествовали теперь по Земле. Андрей не оставлял Адоню праздной, наедине с самой собой. Он показывал ей самые прекрасные места своей планеты, где и сам не бывал до сих пор; они целыми днями, а то и сутками бродили по гигантским зоопаркам, купались в радугах водопадов, осваивали всевозможный транспорт, включая слонов и верблюдов. Наполненные весельем, смехом и восторгом дни, сменялись тишиной знаменитых картинных галерей и концертных залов. Здесь Адоня забывала о времени. Что видела она в земных, чуждых ей пейзажах, когда надолго замирала перед ними? Что открывалось ей в портретах давно ушедших людей? О чем рассказывала музыка, когда Адоня, закрыв глаза, очарованно растворялась в ее звучании?..
Наблюдая за ней в эти часы, Андрей видел, что проникновение Адони в искусство происходит на каком-то ином, недоступном ему уровне. И что происходило в это время в душе и сознании Адони, тоже укрывалось от Андрея и потому тревожило. Не ошиблась ли Линда, когда видела в искусстве способ отвлечь Адоню?
Однажды он спросил:
– Тебе нравится наша музыка?
Адоня посмотрела задумчиво:
– Когда я собираюсь слушать вашу музыку, я уже знаю, что должна приготовиться, собраться с силами… но всякий раз – как впервые, озноб по коже. До первого звука я смотрю на лица вокруг и пытаюсь угадать, чего они ждут, пытаюсь увидеть волнение. Но люди Земли очень сильные, я ими восхищаюсь. А у меня сердце обмирает от страха. Но это только до первого мгновения, потом сразу все исчезает.
– От страха? Ты боишься музыки?
– Я боюсь, что окажусь слабее, чем надо, я ведь не знаю, какой она будет.
Помедлив, Андрей осторожно спросил:
– А дома, на Планете ты музыку так же чувствовала?
– Нет, ну она же у нас совсем не такая. Там она… нейтральная. Это я здесь уже подумала, что, наверняка, у нас тоже есть магическая музыка, но она не для всех.
– Выходит, у нас есть музыка, которой ты боишься?
– Да, есть. Она очень темная, иногда даже черная, она то же самое, как злое заклинание. Я не умею закрыться, как вы, она вторгается в меня и тогда мне надо с ней бороться. Я когда первый раз темную музыку услышала, ужаснулась – зачем вы слушаете такое, оно же разрушает! Но потом поняла.
– И что ты поняла?
– Ей очень трудно сопротивляться и когда все кончается, как будто тяжелую-тяжелую работу делал… А одновременно сильнее становишься. Это как испытание, да? Зато белая музыка! Как будто каждый раз рождаешься. Ой, а когда они сталкиваются, это самое-самое! Знать, что тебе ничто не грозит, тебя музыка защищает, и одновременно – быть в самой середине, между ними: жутко и удивительно хорошо.
Андрей был в замешательстве.
– Знаешь, мы все же немного по-другому к ней относимся.
– Да, конечно, я знаю, что конца я все же не понимаю.
– Я сказал – по-другому. А картины, живопись как ты чувствуешь?
– Это другое чудо. Они такие разноцветные!
– Что значит – разноцветные?
– Не понимаю, о чем ты спрашиваешь. Ну, картины, они же… Раньше я и цветов таких не знала, их не глазами видишь, а как будто лучи сквозь тебя и там внутри – ощущение. Интересно, когда нарисовал художник одно, а свет от нее совсем про другое. Или когда перетекает один цвет в другой, переливается и получается, как рассказ. Или мерцает. Только темные картины я еще не научилась смотреть, не могу перед ними долго стоять, они как черные провалы: или втягивают меня, отнимают что-то, или, наоборот, из этой темноты что-то идет, входит в меня и внутри разрушает.
– Что-то я не заметил картин, мимо которых ты торопишься пройти.
– Я пытаюсь слушать, понять, сопротивляться, а потом сил не хватает. Да их и не много. Картины Безвременья. У старых Мастеров таких нет. И новые тоже светлые.
Но я старые больше люблю, их мир такой особый, мне нравится долго смотреть – становишься с этим миром одно, и он совсем оживает, тогда кажется, что идешь по полю, которое там, на картине, можно к горизонту уйти и посмотреть, что там или познакомиться с людьми из того времени. Здесь каждая картина – чудо, какой же богатый вы народ, земляне!
После этого Андрей старался если не ограничить, то хоть как-то контролировать встречи Адони с большим, настоящим, всевременным искусством. Тщательно просматривал каталоги выставок, анализировал, насколько ему казалось возможным, музыкальные произведения. К Линде ушла информация о неожиданном открытии, так случайно сделанном Андреем, еще одна тревожная загадка. И Линда тоже согласилась, что лучше ограничить эту странную взаимосвязь Адони и земной культуры. Но Адоня так восторженно, с таким нетерпением ждала этих встреч, что было немыслимо лишать ее этой радости. И все же потом Андрей непременно старался устроить что-то с большой эмоциональной встряской совершенно иного характера. Так, однажды он предложил Адоне познакомиться с аэросерфингом.
– Не боишься? – спросил он, поставив ее на крыло парного серфера и пристегнув к себе ремнями.
– С тобой – ничего не боюсь!
– Прекрасно. Постарайся не делать лишних движений, а лучше – совсем никаких. Доверься мне.
– Полностью доверяться тебе – я люблю это больше всего на свете!
– Ну, смотри! – предупредил Андрей и прыгнул с глейсера в воздушную пропасть.
И еще раз отдал должное своей потрясающей супруге, когда она ни единым звуком не выдала своего состояния, камнем рухнув в бездну над бескрайним океаном.
Крепко прижимая ее к себе, Андрей быстро поймал крылом мощный воздушный поток, выровнялся и падение перешло в восхитительное скользящее парение.
– Й-е-ха! – восторженный крик Андрея раскатился под облаками и над выпуклой синей поверхностью океана.
Адоня, затаила дыхание от дивного ощущения полета, и он казался ей бесконечно долгим, но одновременно она хотела, чтобы он продолжался и продолжался.
Когда Андрей почувствовал, что воздушная струя ослабевает, он подал команду и глейсер плавно поднырнул под них, синхронизируя направление и скорость полета, и принял их на диск, как заботливая ладонь.
