Тамара Воронина - Душа дракона
– Разумеется, я устал, господин, – вежливо сказал он, – время уже позднее, а сегодня я работал почти целый день…
– Тяжело, – перебил худой, – особенно в твоем возрасте. Еще сколько лет ты сможешь прыгать да кувыркаться, Дильмар Ванрел? Сколько лет твой организм выдержит ночевки на голой земле? Когда начнется ревматизм? Напомнят о себе старые травмы?
Диль пожал плечами:
– Не знаю. Пока мой организм без труда выдерживает ночевки на голой земле, а серьезных травм у меня не было, господин.
– И все же? Ты не настолько глуп, чтобы ни разу не задуматься о том, что будет с тобой завтра. Конечно, ты этого не любишь, потому что, заглядывая в будущее, видишь только черную дыру нищеты и беспросветности. Станешь просить милостыню?
– Когда я не смогу прыгать и кувыркаться, господин, я смогу жонглировать…
Худой снова перебил:
– Сколько лет, Дильмар? Тебе тридцать восемь, это уже преклонный возраст для твоей профессии.
– Может, пять лет, – спокойно сказал Диль. – Я действительно не люблю заглядывать в будущее. Вы совершенно правы, господин. И что с того?
Он расхохотался.
– Да ничего. Мне всегда было интересно, на что рассчитывают люди вроде тебя. Ну, допустим, ты протянешь еще семь лет. Сорок пять – расцвет для мужчины… и что для тебя?
– Оставь ты, Франк, – наконец подал голос плотный. – Какая разница, на что он рассчитывает?
Диль невольно поежился, уже не списывая ощущение холода на сквозняк.
– Дильмар Ванрел, – скучно начал худой, – тридцать восемь лет, акробат. Родился, естественно, в Ванрелле, три брата, две сестры, школа… шесть классов, если я не ошибаюсь. И тут цирк. В четырнадцать лет уходит вместе с цирком уже как акробат – ну талант вдруг у мальчика открылся. Имеет успех, становится знаменитостью, попадает в цирк Тейера, выступает в паре с Ауром Силдом, известнейшим, но уже стареющим акробатом… как там это у вас называется – нижний и верхний? На празднествах в столице удостоен чести выступать перед королевской семьей… и тут на него обращает внимание принцесса, красотка хоть куда, но печально известная вертихвостка… Удрать из ее спальни успевает, но попадается в подозрительной близости от ее покоев, оказывается в подвалах крепости…
Диль чувствовал, что перестает дышать. Он бы и рад был вдохнуть поглубже, но не получалось, грудь словно парализовало, и воздух проходил в легкие очень маленькими порциями. Слишком отчетливо вспомнилось все. Слишком. И вовсе не память о подвалах сжала ему сердце.
Франк смотрел в упор, вовсе не мигая, словно василиск. И Даль каменел, словно под взглядом василиска.
– Дальше сам расскажешь?
– Зачем? – вытолкнул Диль. – Вы и так знаете.
– Умные люди говорят, что это помогает, – сочувственно произнес Франк. Фальшиво сочувственно. – Врут, конечно, но попытайся выговориться, вдруг да и в самом деле поможет.
– Мне не поможет, – сказал Диль. – Я живу с этим восемнадцать лет, господин. И умру с этим. Согласитесь, у меня было время увериться…
– Ага. Ну ладно, тогда поправишь меня, если вдруг ошибусь. В общем, оказавшись в камере пыток, Дильмар Ванрел не признается в покушении на принцессину честь… и я уж не знаю, по какой именно причине. Причин вообще-то две: первая и самая естественная – опасение за свою никчемную жизнь. Любой так бы и подумал. Но Дильмар умудрился к двадцати годам остаться идеалистом, верящим не только в любовь, но и в честь принцесс, потому я допускаю мысль о том, что именно эту честь он и оберегал… Пытали-то крепко?
Диль заставил себя покачать головой.
– Нет. Тогда-то я думал, что крепко, потом понял… просто били ременными плетками… ну и чем придется.
– Ну да, стараться особо не хотелось, потому что в чистоту принцессиной репутации дворцовый народ, от папеньки-короля до младшего помощника старшего палача, верили не очень. Но безмозглый акробат позволил себе неосторожность попасться при большом количестве народу, да еще когда его искали, заметив мужчину поблизости от покоев принцессы… в общем, выхода не было. Даже отсутствующую репутацию королевской семьи блюсти надо. Итак, пробыв в застенках целую неделю…
– Четыре дня, – поправил Диль.
– Извини. Пробыв в застенках целых четыре дня, Дильмар Ванрел был внезапно освобожден… Очевидно, он счел, что исключительно благодаря собственному мужеству: не признался и его благородно отпустили. Он тогда и не подозревал, что благородство королевским семьям свойственно только в книжках. Причем плохих. Куда ты пропал на последующие два дня? Отлеживался где-то?
– Ну… почти. Я просто напился на радостях.
– И что было дальше?
– Я не хочу об этом говорить, господин Франк.
Франк несколько минут рассматривал его с ног до головы, и Диль будто вместе с ним видел невысокого стареющего акробата, его слипшиеся русые волосы, утомленное лицо, линялое и ветхое штопаное трико с пятнами пота.
– А придется.
– Оставьте его!
Лири вылетела из своего угла, встала перед Дилем в смешно воинственной позе, словно могла его защитить хотя бы от этого разговора. Не могла. Не просто так состоялся этот разговор. И продолжать действительно придется, потому что за последние восемнадцать лет Дильмар Ванрел изменился, растерял свой идеализм и уверился в том, что сильные и богатые непременно оказываются правы. Диль заставил себя поднять руки, положить их на хрупкие плечи девочки и сжать пальцы.
– А с тобой, Лирия Канди, мы побеседуем чуть позже, – очень доброжелательно улыбнулся Франк. Слишком доброжелательно. Плечи Лири напряглись, и Диль просто ее обнял. Словно мог защитить. Оба они здесь были совершенно беспомощны.
– Потом я отмучался с похмельем и пошел на площадь, где стоял наш цирк. Проходя мимо лобного места, я увидел Аури. На виселице. Потом мне сказали, что он явился в тюремную канцелярию и заявил, что именно он пытался проникнуть в комнаты принцессы, а я по глупости согласился ему помочь, отвлечь внимание на себя.
Говорить было совсем нетрудно. Только он сам чувствовал, что жизнь уходит из голоса. Было больно. Было по-прежнему больно, хотя прошло почти двадцать лет.
– В цирке мне этого не простили, братья по ремеслу перестали со мной разговаривать. В общем… в общем, с тех пор я хожу по деревням и небольшим городам, где люди почти лишены развлечений и даже стареющий акробат им в радость.
– Почему Аури так поступил? – мягко спросил Франк. Действительно мягко.
– Он любил меня. Нет, вы не поняли. Просто любил. Он не приставал ко мне… только однажды попробовал, понял, что я не из таких, попросил прощения и больше никогда… но я знал, что он меня любит. Он заботился обо мне. Всегда заботился. Он просил передать мне его слова: «Живи, малыш, и постарайся быть счастливым». Мне передали. И повторили: «Постарайся быть счастливым. Вспоминай Аури в петле и будь счастливым».
