Люциус Шепард - Отец камней
— Ревновал? — переспросил Коррогли.
— Да… как мог бы ревновать любовник. Ему нравилось прикасаться ко мне.
Коррогли не отмел с порога подозрение в совращении дочери, но, мысленно перепроверив все, что знал о Лемосе, решил пропустить обвинение Мириэль мимо ушей. Он сообразил вдруг, что не должен доверять ей, ибо она была глубоко предана Земейлю и тому образу жизни, который вел жрец. Она пала, опустилась едва ли не до последней ступени разложения, и к зловонию, которое наполняло помещение, примешивался исходивший от нее дух тления и распада.
— За что вы презираете своего отца? — спросил он.
— За его самомнение и чванство. За убогое представление о том, каким должно быть счастье, за неспособность радоваться жизни, за то, что он такой скучный, за…
— По правде говоря, — перебил адвокат, — вы сейчас напомнили мне упрямого ребенка, у которого отобрали любимую игрушку.
— Возможно. — Она передернула плечами. — Он прогонял моих ухажеров, не позволил мне стать актрисой… А из меня бы получилась хорошая актриса! Все вам скажут. Ну да ладно, это все не относится к тому, что натворил мой отец.
— Может быть, может быть. Насколько я могу судить, вы не заинтересованы в том, чтобы помочь ему.
— Разве я убеждала вас в обратном?
— Нет, не убеждали. Но рассказ в судебном заседании о ваших чувствах установит, что вы — мстительная шлюха и веры вам не должно быть ни на грош, поскольку вы не остановитесь ни перед чем, дабы причинить зло собственному отцу, и правда для вас только то, что делает его виновным!
Он намеренно старался разозлить девушку, рассчитывая нащупать ее слабое место, знание о котором вполне могло бы оказаться полезным на суде, однако она лишь улыбнулась, скрестила ноги и начертила в воздухе замысловатый узор кончиком сигары. Да, подумал он, в умении владеть собой ей не откажешь, однако это спокойствие, пускай даже оно напускное, может обернуться против нее и выставить в более выгодном свете Лемоса: терпеливый, заботливый родитель — и выпестованный им змееныш. Разумеется, подобное сопоставление важнее всего в случае, когда речь идет о преступлении в состоянии аффекта, но Коррогли уповал на то, что ему и так удастся вызвать у присяжных сочувствие к своему подзащитному.
— Что ж, — проговорил он, вставая, — вероятно, у меня еще возникнут вопросы к вам, но пока я не вижу смысла продолжать нашу беседу.
— Вы считаете, что раскусили меня?
— Простите?
— По-вашему, вы разобрались во мне?
— Думаю, что да.
— Ну и как вы изобразите меня на суде?
— Я уверен, что вы уже догадываетесь.
— Но мне хочется послушать.
— Хорошо. Если будет необходимо, я представлю вас как испорченную девчонку, которая потакает своим желаниям и не любит никого, кроме себя самой. Даже ваша печаль по возлюбленному видится мне чем-то вроде украшения, дополнением к черному платью. Вы докатились до безумия, вы разрушили себя наркотиками, черной магией, участием в ритуалах драконьего культа, вы способны теперь лишь на те чувства, которые служат вашим целям. Вероятно, вы жадны. И мстительны.
Она рассмеялась.
— Что, неправильно?
— Вовсе нет, адвокат. Меня развеселило то, что вы предполагаете извлечь из этого описания преимущества для себя. — Она перевернулась на бок, подперла голову рукой, подол платья задрался чуть ли не до ягодиц. — С нетерпением буду ждать нашей следующей встречи. Может статься, к тому времени вы образумитесь и у вас появятся вопросы… поинтереснее.
— А могу я задать один сейчас?
— Ну конечно. — Она легла на спину и бросила на него томный взгляд из-под ресниц.
— Ваша наружность, задранное платье и все такое прочее… Вы хотели соблазнить меня?
— М-мм. — Она кивнула. — Сработало?
— Зачем? — спросил он. — Чего вы тем самым добьетесь? Или вы полагаете, что я стану защищать вашего отца с меньшим рвением?
— Не знаю. А станете?
— Ни в коем случае.
— Значит, зря старалась. Ну, ничего страшного.
Коррогли, как ни пытался, не мог отвести глаз от ее ног.
— Правда, правда, — продолжала она. — Мне нужен любовник. Вы мне нравитесь. Вы смешной, но вы мне нравитесь.
Он беспомощно уставился на нее, в нем боролись вожделение и гнев. Коррогли знал, что может овладеть ею, и боялся. Он мог подойти к ней прямо так, взять и подойти, и никаких последствий не будет, разве что он удовлетворит свою страсть. Однако Коррогли сознавал, что поддаться сейчас желанию — значит уступить этой девчонке и во всем остальном. Сдержанность в его положении — вовсе не ханжество, а всего лишь благоразумие.
— Нам будет хорошо, — пообещала она. — Я знаю толк в таких вещах.
Он проследил взглядом изгиб ее бедра, вообразил, как его тела касаются эти длинные, изящные пальчики…
— Мне пора, — сообщил он.
— Да, думаю, что вам лучше уйти. — В ее голосе слышалась насмешка. Вы, наверное, насладились тем, за чем приходили.
В течение следующей недели Коррогли опросил множество свидетелей и среди них — Генри Сихи, который показал, что, покупая самоцвет, Лемос был как зачарованный, и ему, Сихи, пришлось даже легонько пихнуть резчика, чтобы тот очухался и заплатил, что полагается. Адвокат беседовал с собратьями Лемоса по гильдии, и все они говорили о том, что он — человек честный и незлобивый, отзывались о нем как о мастере, поглощенном своим ремеслом, увлеченном им до умопомрачения; в общем, картина разительно не соответствовала той, которую нарисовала Мириэль. Коррогли знавал людей, у которых имелось как бы два лица: для себя и для других, но у него не было никаких сомнений в том, что товарищам резчика по гильдии можно доверять куда больше, чем Мириэль. Впрочем, все сказанное девушкой шло только на пользу Лемосу в силу ее откровенной враждебности. Коррогли разыскал специалистов по истории Гриауля, разговаривал с теми, кому довелось испытать влияние дракона на себе, и единственным свидетелем, чье мнение не совпадало с мнением защиты, оказался некий старик, пьяница, который имел обыкновение спать в песчаных дюнах к югу от Эйлерз-Пойнта и несколько раз видел, как Лемос швырял камни в придорожный столб, подбирал их и швырял снова, как будто набивал руку. Репутация старика была сильно подмоченной, тем не менее его словами не следовало пренебрегать. Когда Коррогли пересказал их Лемосу, резчик объяснил:
— Я часто гулял там после обеда, а камни кидал, чтобы расслабиться. В детстве я только это и умел как следует и теперь, наверное, нахожу в этом своего рода утешение, когда мир становится невыносимым…
Это заявление, как и множество прочих, можно было толковать по-разному, можно было, например, понять так, что Гриауль выбрал Лемоса отчасти из-за умения того бросать камни и побуждал резчика практиковаться, как бы готовя его к преступлению.
