Александр Тюрин - Тринадцать уколов
Уже смеркалось, но Борис знал куда идти – по правой крайней дорожке до… Он подождал, когда сгустится смутный облачный вечер и кинул псу, стерегущему виллу, пожевать мясца. Мясца, насыщенного крутой дозой димедрола. Потом перебрался через забор, вырезал стекло и протиснулся в притопленное оконце подвала. Аккуратно обогнул пинг-понговый стол и усилитель «Фендер», вскарабкался по приставной лесенке, через люк, на первый этаж. Спустил со стенного гвоздя двустволку десятого калибра, из ящика красивого резного столика позаимствовал несколько патронов «на медведя». Зарядил стволы, снял с предохранителя, положил пальцы на спусковые крючки.
Хозяин обнаружился на втором этаже – отдыхал в кресле лицом от двери. Пиликал и помигивал телевизор, отдыхающий гражданин, скорее всего, дремал, его прилизанная макушка чуть-чуть склонилась набок. Лямин поднес ствол к спинке кресла, пытаясь определить, в каком направлении находится комок деятельных мышц под названием «сердце».
Палец дожимает спусковой крючок до упора. Вместе с громом хозяин катапультируется на пол, зато все брызги тонут в обивке кресла. На пиджаке у вылетевшего неаккуратная дыра, пускающая легкий дымок, внизу что-то журчит. Лямин выдергивает вилку телевизора и гасит свет. Спокойной ночи, Альфред Мамедович. Двустволка с аккуратно протертыми прикладом, цевьем и спусковыми крючками отправляется на стенной гвоздь – украшать ковер, неизрасходованные патроны ложатся отдыхать в ящик. И вот уже Лямина встречает ночными запахами сад. Надо торопится на последнюю электричку…
Боря открыл глаза, пошевелил слабеньким членами. На часах пять утра, где-то коровы мумуканьем приветствуют начало нового дня, волки же с довольным урчанием сытых утроб отходят ко сну.
Тело было разжиженным, но нигде не болело, не свербило и никаких напряжений. В голове – чисто и свежо. На такое состояние Боре не хотелось жаловаться, ведь явно полегчало. Как-нибудь все образуется. Работает-таки сцеволин. Да поджарьте Боре сейчас задницу на сковородке, и то он будет радоваться, что до золотой свадьбы заживет. Все, как давно уже не бывало, доставляло удовлетворение: и дополнительный храп, и дурацкая книжка про колдунов и «дураконов», и соплевидный фильм про бестолковую коротышку из Мексики. А что приснилась-привиделась чушь про мокруху на даче – разве кому-то от этого стало хуже или грустнее?
Вскоре после несытного, но приятного обеда, раздался стук в дверь. Через десять секунд в прихожей толпились приземистые милиционеры в формах или кургузых кожаных плащах. Недолго потолпившись, визитеры стали быстро расползаться по тщедушным комнаткам хрущобы, так что и не уследишь. Наконец, выделился главный из них, маленький белесый живчик.
– Догадываешься, Лямин, что у нас в Афгане с такими как ты делали?
«Лишь бы не контуженный», – взмолился про себя Боря. Его собственный дядька, контуженный на войне, сильно выпроставшись из окна, плевал в праздничные дни на гуляющую внизу публику. Но однажды, увлекшись этим делом, отправился вслед за своим плевком.
– Догадываюсь, товарищ лейтенант. Случайно попадали им пулей в затылок. Умную голову легче подстрелить – она большая.
– В этом твой ум проявляется? – непримиримо проявил себя милиционер, швырнув на стол долговую расписку, оставленную Борей у кредитора.
– Одалживать даже Карл Маркс не запрещал. А если Гасан-Мамедов нарисовал свои денежки каким-нибудь неправильным образом, то это ваши внутренние дела.
Малыш-следователь аж взвился.
– А ты красиво его кокнул? Значит, любишь должки, которые отдавать не надо. – Ввиду слабой реакции Бориса лейтенант переключился «на публику». – Знал ведь гад, что долговая расписка не документ.
«Ну и ну, сон в руку оказался, сразу ясновидение и ясночувствование у меня прорезались». Боря не обрадовался ни своему экстрасенству, ни безвозвратной ссуде – хотя полжизни мечтал о подобных вещах. Или, возможно, легкая подсознательная радость и проскочила мышкой, но быстро скрылась, сменившись тревогой. Впрочем, сцеволин еще действовал размягчающим образом.
– Есть вещи поважнее денег, сударь, – торжественно заявил Боря и уточнил. – Разве это слова «гада»?.
– Не думай, Лямин, что я уважаю придурков. Ладно, двинулись.
– Нажмите на тормоза. Санкция на арест – где?
– Ты задержан по подозрению в убийстве Альфреда Мамедовича Гасан-Мамедова. Я – следователь Фалалеев.
2
После весьма насыщенной ночи и утомительного дня я покинул мрачную обитель, дав подписку о невыезде. Все это время работал конвейер, допрос за допросом. Я не взбесился, потому лишь, наверное, что доза сцеволина меня еще кое-как утешала.
Конечно, я мог произнести все нужные ментам признания – если бы со мной поработали «добровольные помощники» следствия из числа сокамерников. Однако молодой специалист Фалалеев играл все-таки по правилам.
Я ему всю правду рассказал, конечно же, исключая видение – не стоит разлагать ядовитыми оккультными словами нежный милицейский ум. Алиби, слава Богу, железными оказалось. В то время, когда Гасан-Мамедову раскурочили грудную клетку (точь-в-точь мой сон), я все-таки валялся дома под балдой. И старушки, высаженные на скамейке у подъезда, стали мне союзницами, подтвердив мою неподвижность. Тоже и сосед по площадке, который весь вечер пилил на лестнице какие-то колобашки. Кроме того, около виллы Гасан-Мамедова обнаружились следы башмаков, куда более здоровых, чем мои аккуратные тапочки. В общем, белобрысый следователь Илья Фалалеев и мог бы помариновать меня, но от афганских боев у него мозги, как выяснилось, не вылетели. В общем, он пораскинул ими и выставил меня на улицу.
Сто пятьдесят тысяч. Мои и не мои. Счастье или горе? Не в силах ответствовать на сей вопрос, направил стопы к второму своему филантропу – Михаилу Петровичу Сухорукову. В отличие от скороспелки Гасан-Мамедова, этот товарищ с давних пор отдавал всего себя (и брал взамен у других) на высоких, хотя и закулисных постах. За что получал от довольной им советской родины благодарности в письменном виде, вымпелы, бюсты вождей, именные часы и шашки (те, что для кромсания врага и те, что для отдыха с друзьями). Все это наглядно присутствовало в его большой сталинской квартире дома стиля «ампир-вампир». Присутствовали и те подарки, которые он делал сам себе, умело пользуясь служебным положением: иконы, фарфор, серебро-Фаберже и такое прочее. Товарищ Сухоруков, отбарабанив свое на передовых рубежах, сохранил красивый революционный хохолок на голове, стал пенсионером и преподавателем капээсэсной истории в том самом вузе, где мне удалось поучиться.
