Лев Вершинин - Сказание о рыцаре Гуго
Сраженный в честном бою, обрел ты бессмертие в памяти равных, великий Мак-Дугал. Есть ли что-то достойнее? Но даже этого мало мне, ибо в битвах и без чужой помощи удачлив я, а тоска все равно скачет рядом со мною, овевая сердце черным прапором своим…
Резко рванулась в сторону левая рука и не сумела удержать повод. По-жеребячьи крича, умчался назад, к паутине, на верную гибель обезумевший Буланый, не смея оглянуться на преданного и брошенного господина, а Гуго побрел по мягко стелющейся траве, тяжело переставляя обтянутые кожей и железом ноги. Унизительно для меча служить клюкой, но ведь и для рыцаря позорно брести пешком. Прости же хозяина, добрый клинок. Поделив унижение по-братски, вместе стяжаем и награду. Или оба останемся здесь, среди мрака и влаги. Ты не отступишь, меч! Изменят все, даже конь, но вовеки останется верным железо…
Тихо, очень тихо в лесу. Отчего же, подобно змее, вползает в сердце неясная тревога, льдистая и скользкая, словно осенний дождь? О Господи, укрепи! Ведь прошел же этим путем славный Оуэн, а значит, нет угрозы впереди и чиста дорога, пока не минует Гуго место побоища. Все так. Но и чутье воителя не обманывает: впереди опасность. Она близится, она таится в нескольких шагах, среди склоненных стволов, укрывшись в жесткой щетине кустарника. Свят крест Господень! И милость Пречистой да не оставит меня…
Еще десяток шагов. И — шелест за спиной.
Гуго фон Вальдбург резко обернулся.
Вот они! Как сказано в легенде, ползут тени из тумана, почти бесплотные, и в глубине запавших глазниц посверкивают колючие зеленоватые огоньки. Костистые пальцы скрючены, и острые когти тянутся сквозь мглу к путнику, пахнущему теплым мясом и сладко-душистой кровью. Клацают пожелтевшие клыки, предвкушая трапезу, и в такт омерзительному причмокиванию сухо ударяется кость о кость.
И саваны развеваются на угловатых плечах, белесые покрывала смерти. Развеваются во мгле, распадаясь клочьями.
Приснодева, убереги!
Уже не тихая тревога, но режущий нутро ужас рождается где-то под сердцем, постыдно и неумолимо подступая к рассудку. Меркнет разум, превращая человека в готовую закричать, заметаться без смысла и без толку тварь. Теперь понятен твой плачущий визг, Буланый, и господин больше не может, да и не посмеет, винить тебя. И поздно уже поворачивать назад. И не от кого ждать помощи.
Ведь никто не помог тану Оуэну из Мак-Дугалов…
…Высоко подняв секиру кильдунских танов, кинулся на злобное скопище бесстрашный Оуэн и показал отродью ада ярость гэльского боя. Сердце его молчало, как и подобает сердцу воина в час битвы; разумом же не ощущал опасности гэл, ибо не имел разума. И потому смеялся ап Ллевеллин, нанося удары и не понимая, что настал его последний час. И рубил он мертвых, как живых, не ведая разницы и не зная, что должен устрашиться. Мертвецы же, ощутив бессилие свое против небоящегося, расступились, пропуская отважного тана к своему повелителю, дабы смирил порыв Мак-Дугала сам Демон Ужаса…
Однако… отчего еще не помутился разум? Почему светлы мысли? Ведь уже давно, как сказано в легенде, пришло время воющей плоти катиться по мятой траве, отдавшись во власть неизбежному!
Гуго фон Вальдбург рывком выдернул меч, глубоко вошедший в землю. Быть может?.. Да! Только в этом объяснение. Оуэн не умел понять, что пришла смерть, он пошел на нее с топором — и нечисть не смогла подступиться к кильдунскому тану, бессильная перед безумием.
Среди фон Вальдбургов не бывало глупцов. Но, имея разум, не боится Гуго. Не великая ли тоска, грызущая сердце, защищает его?
Но если так…
И, вплетаясь в невнятный лепет, подкрадывающийся с колыханием бледных теней, зашептал что-то свое родовой меч фон Вальдбургов, медленно выползая из плена ножен.
Подняв забрало, пошел Гуго фон Вальдбург навстречу призракам. Разум, отбросив страх, повелел руке принять бой. Но рука сообразила раньше. Вот в чем спасенье! Чем меч баварца хуже гэльского топора? Разве напрасно освящал крестовидную рукоять епископ славного Майнца? И так ли уж ничтожна пред ликом преисподней слеза Магдалины, омывшая лезвие при закалке? А обрезок ногтя святого Павла, вделанный в основание клинка, — с каких пор не страшен он нечисти?!
Бойтесь, адские ублюдки: я иду!
И ворвался бесстрашный в медленное колебание белесого бесплотья. Рванулась вверх, к кронам, веселая сталь, вспорола тьму и пошла плясать, рассекая костлявые руки. Падали и вновь взметались лоскутами тумана саваны, бесшумно распадались в клочья неживого и, струясь, опадали наземь, и нечто скользкое ползло по сапогам, пытаясь проникнуть к коже через сочленения доспехов.
А Гуго рубил, забыв обо всем, и великая тоска, защитив разум, укрепляла руку рыцаря в неравном бою. Будь здесь хоть немного света! — как яростно метались бы блики, отскакивая от лезвия, выписывающего прихотливые узоры…
И дрогнула нечисть, расползлось бесплотье, уступая дорогу.
Вот стоит на пригорке тот, кто послал в битву сатанинское воинство. Серой шерстью обросло могучее тело, пламенеют глаза и на волчьемордой голове искрятся синими огнями тонкие витые рога. Еще двое, подобные во всем, лежат на земле бездыханно, раскинув лапы. Ах, тан Оуэн, как же ты упустил третьего, покончив с двумя? Вот в чем смысл слов сказителя: путь чист и не чист; расчищен, но не очищен. Быть может, напуганный бесстрашием мощи твоей, спрятался мерзейший в глуби болот? Но в таком случае, дьявольщина, клянусь устами Пречистой! — ты поторопилась выйти оттуда!
Лицом к лицу с демоном встал Гуго фон Вальдбург. Огнем полыхнули глаза-плошки, пронзительный визг рассек уши, опрокидывая баварца наземь, но всего лишь мгновением раньше рухнул меч на макушку демона и выбил из нее искры и скрежет, сметая тонкие рога.
И все кончилось.
Гуго фон Вальдбург, сжав звенящую голову руками, стоял на коленях на самой вершине пригорка, поросшего мелким кустарником. Медленно уходила из висков боль… очень медленно… и словно воском наполнены были уши. Но вот уже можно встать и поднять оброненный меч. Как светло вокруг! Ужели наступило утро? Сколько же длился бой? Гуго поклялся бы — не дольше десятка мгновений… но сквозь листву уже пробиваются, торжествуя, первые блестки рассвета.
И не сраженные демоны, а три приземистых сундука у ног рыцаря.
Два из них искорежены, словно выворочены наизнанку.
Третий — цел.
Лишь срезаны острые, прихотливо скрученные рожки, венчавшие плотно пригнанную крышку. И помигивает испуганный алый глазок на месте замочной скважины. Что же, Гуго не так могуч, как Оуэн Мак-Дугал. Он не в силах, вспоров сундук, добраться до скверны, скрывшейся в свою кору. Но и ей, поганой, вовеки уже не выйти на Божий свет и не вредить честным христианам. Ибо срублены рога, источник диавольской мощи, изничтожены — и лежат у ног победителя.
