Кэролин Джесс-Кук - Дневник ангела-хранителя
Маленькая девочка была хорошо информирована. Но чего она не знала, так это того, что две струи, текущие из шестого позвонка на спине ангела вплоть до крестца, образуют связь — пуповину, если хотите, — между ангелом и его Подопечным. В этих «водяных крыльях» записывается каждая мысль и каждое действие, точно так же, как если бы ангел записывал все обычным способом. Записывается даже лучше, чем записывалось бы с помощью телекамеры. Вместо жалких слов или образов все жизненные перипетии поглощаются жидкостью, чтобы рассказать полную историю любого момента — ощущение первой влюбленности, например, связанное с сетью запахов и воспоминаний, химические реакции в ответ на заброшенность в детстве. И так далее.
Дневник ангела — это его крылья. Они — инстинкт, указание, знание о каждом живом существе. Если оно готово слушать.
Вторая вещь, к которой непросто было привыкнуть, — это мысль о новом переживании моей жизни в качестве молчаливой свидетельницы. Позвольте выразиться прямо. Я жила полной жизнью. Но жизнь, прожитую мной, нельзя назвать очень хорошей. Поэтому можете себе представить, как я относилась к идее прожить ее дважды.
Я решила, что меня послали обратно в наказание, что это своего рода тонко завуалированное чистилище. Кто вообще способен наслаждаться, наблюдая на экране самого себя? Кто не морщится при звуке собственного голоса на автоответчике? Многократно умножьте эти ощущения — и вы получите некое представление о моем положении. Зеркало, видеокамера, гипсовый слепок… Все они ничто по сравнению с тем, чтобы стоять прямо рядом с собой во плоти, когда ты сама во плоти деятельно пытаешься пустить псу под хвост всю свою жизнь.
Я постоянно видела других ангелов. Мы редко общались, не походя на приятелей, компаньонов или просто тех, кто оказался в одной и той же лодке. По большей части они казались мне мрачными, отчужденными созданиями — или следует сказать: скучными педантами? — и каждый из них наблюдал за своим Подопечным так внимательно, будто он или она тащились вдоль водосточного желоба на Эмпайр-стейт-билдинг.
У меня появилось такое чувство, как будто я снова в школе и ношу юбку, в то время как все остальные девочки ходят в брюках. Или что я подросток и крашу волосы в розовый цвет за двадцать лет до того, как это стало считаться клевым. Назовите меня Сизифом — я снова очутилась там, откуда начала, гадая, где я, почему я тут и как мне отсюда выбраться.
Как только ребенок начал снова дышать — как только Марго начала снова дышать, — я ринулась вон из квартиры и пинками разбудила пьяницу, свернувшегося у подножия лестницы. Когда он в конце концов перевернулся, то оказался куда моложе, чем я думала. Майкл Аллен Дуайер. Недавно ему исполнился двадцать один год. Студент-химик из Королевского университета, пока еще студент, отметки его, как я выяснила, были такими, что он балансировал на грани исключения. Откликался на имя Мик. Я получила всю эту информацию, всего лишь поставив ногу ему на плечо. Я понятия не имела, почему у меня не получилось такое с мертвой девушкой несколько минут назад. Это могло бы спасти ей жизнь.
Я подняла Мика на ноги, потом наклонилась к его уху и сказала, что девушка в четвертой квартире мертва и что в той же квартире находится ребенок. Он медленно повернулся к лестничному пролету, потом покачал головой и с силой провел руками по волосам, стряхивая с себя наваждение. Я попыталась снова: «Четвертая квартира, ты, выродок! Мертвая девушка. Младенец. Нужна помощь. Немедленно». Он резко замер, и я затаила дыхание. Он слышит меня? Я опять заговорила: «Да-да, вот так, продолжай двигаться». Воздух вокруг Мика изменился, как будто слова, вылетающие из моего рта, очистили тонкое пространство между ним и гравитацией, проникли в его кровяные клетки, будя его инстинкты.
Мик поставил ногу на первую ступеньку, силясь припомнить, что же он тут делает. Когда он прошагал по последним двум ступенькам, я увидела нейроны и нервные клетки, жужжащие в его голове, как маленькие молнии. Они действовали чуть медленнее из-за алкоголя, хотя звенели с синаптическим слиянием.
С этого момента я позволила его любопытству взять его за руку и ввести внутрь. Черная дверь была — благодаря мне — широко открыта. Младенец — «Это ведь не я? Уж наверняка она не может быть мной» — теперь плакал, жалко, негромко и дребезжаще, как котенок, которого собираются утопить в ведре с водой. Этот звук резко, как пощечина, ударил Мика по ушам и заставил разом протрезветь.
Я находилась в комнате, пока он пытался вернуть к жизни мать. Я пробовала его остановить, но он добрых полчаса настойчиво растирал ее руки и кричал ей в лицо. Потом меня осенило. Они были любовниками. Это был его ребенок. Он был моим отцом.
Тут необходимо сделать отступление. Я никогда не знала своих родителей. Мне сказали, что мои родители погибли в автомобильной катастрофе, когда я была совсем маленькой, и что ряд людей, присматривавших за мной после этого и до моих подростковых лет, могли быть грязными преступниками всех мастей, но все-таки они же помогли мне выжить! Кое-как.
Поэтому я понятия не имела, что случится на этом этапе моего существования, и не имела ни малейшего представления, чем я могла бы помочь. Если мой отец жив и здоров, почему я закончила так, как закончила?
Я села на кровать рядом с ребенком, наблюдая, как молодой человек всхлипывает рядом с мертвой девушкой.
Позвольте попытаться высказаться снова: я села на кровать рядом с самой собой, наблюдая, как мой отец плачет над телом моей матери. Время от времени он вставал, чтобы садануть кулаком по чему-нибудь бьющемуся, пинал шприцы, заставляя их разлетаться по комнате, и в конце концов в ярости опустошил содержимое комода.
Позже я выяснила, что они поссорились несколько часов назад. Он в бешенстве вышел и уснул под лестницей. Она сказала ему, что все кончено. Но она говорила это не в первый раз.
Наконец кто-то позвонил в полицию. Полицейский постарше Мика взял его за руку и вывел из комнаты. То был старший офицер полиции Хиндс, получивший тем утром бумаги на развод от своей французской жены — причиной стала большая сумма денег, которую он проиграл из-за споткнувшейся на последнем прыжке лошади, а также детская, упорно остававшаяся пустой. Несмотря на скверное настроение, старший офицер чувствовал жалость к Мику. В коридоре состоялся разговор насчет того, должны полицейские или нет надевать на него наручники. Было ясно, что девушка употребляла наркотики, спорил с коллегой старший офицер Хиндс. Было ясно, что она умерла в родах. Коллега — женщина — настаивала на том, что с молодым человеком следует обращаться, строго соблюдая правила. Это означало добрый час допроса. Это означало — никаких отступлений в бумажной волоките и, следовательно, никаких дисциплинарных взысканий из штаб-квартиры.
