Филипп Керр - Джинн в плену Эхнатона
Близнецы насмотрелись достаточно фильмов и твердо знали, что, когда дантист не просто осматривает зубы, а работает всерьез, боль может быть самая адская.
Потому-то утром, когда у них была назначена встреча с мистером Ларром, Джон проснулся ни свет ни заря от жуткого и явственного сна, в котором его раздирала зубная боль, та самая адская зубная боль, что превращает могучих взрослых мужчин в жалких скулящих щенков и заставляет свирепого медведя-гризли ластиться к мальчику, который осмелился взять на себя роль медвежьего зубного… Та самая боль, из-за которой Джон в конце концов лишился всех своих зубов — во сне.
В холодном поту, дрожа от страха и едва дыша, Джон буквально выпал из постели и тут же схватился за челюсть: все ли на месте? Какое счастье, что это был всего лишь сон, пусть кошмарный, но сон! Однако что-то странное за время этого сна все же произошло: по зеркалу, висевшему возле кровати, змеилась трещина. Мало того! Эта трещина не только перерезала зеркало по всей длине, но и аккуратнейшим образом продолжилась дальше, перебравшись на деревянное изголовье его кровати. Так, погодите, а может, наоборот? Вон наволочка опалена и чуть надорвана, прямо на том месте, где только что была его голова! Как будто боль, возникшая в его сознании во время сна, выскочила наружу, в материальный мир, и завладела окружающими вещами.
Так в первые секунды рассуждал Джон.
— Ты что это устроил? — Стоя на пороге комнаты, Филиппа оценивала размеры ущерба. — Проголодался посреди ночи и решил стенку погрызть?
— Я что, по-твоему, хомяк? — возмутился Джон. Однако поделиться с сестрой своими предположениями о происхождении загадочной трещины у него как-то язык не поворачивался: вдруг засмеет?
— Нет, конечно. Но иногда от тебя воняет совсем как от хомячка. — Она подошла к зеркалу и медленно провела пальцем по трещине. — Я, конечно, знаю, что этого не может быть, но след — как будто после землетрясения. Правда, последнее значительное землетрясение в Нью-Йорке было в восемьдесят третьем. Пять и одна десятая по шкале Рихтера.
— Слушай, откуда ты все знаешь? — Джон и вправду был ошеломлен осведомленностью сестры.
— Я фильм видела по телевизору пару недель назад, — пояснила Филиппа. И тут же нахмурилась. — Все-таки странно…
— Еще бы не странно, — согласился Джон, но сестры в комнате уже не было. Несколько минут он пытался выбросить эту историю из головы, но тут влетела Филиппа, размахивая вчерашней газетой.
— Вот, смотри! — Она чуть не насильно всунула ему в руки «Нью-Йорк таймс».
— Что? На что смотреть?
— В Египте было землетрясение.
— И какая связь? При чем тут трещина в моей комнате?
— А ты посмотри. — Она забрала газету обратно и приложила к стене рядом с зеркалом. У Джона отвисла челюсть: трещина на стене Египетского музея древностей, явственно видная на фотографии в газете, точно повторяла все изгибы трещины, перерезавшей его зеркало, изголовье кровати и подушку.
— Ого! — выдохнул Джон. — Круто.
Филиппа снова нахмурилась:
— Ты сам это сделал! Ты решил меня разыграть.
— Вот еще выдумала! Я проснулся, а она тут! Честное слово!
— Но каким образом?
— Знаешь, может, это ерунда, но мне приснилось, что у меня очень сильно болят зубы. А трещина идет точно с того места, где я прижимался щекой к подушке.
Сестра не стала смеяться. Она стала внимательно рассматривать подушку.
— А почему мне ничего не приснилось? — обиженно спросила она. — Нам ведь часто снятся одинаковые сны.
— Сам удивляюсь. Но знаешь, наверно, так вышло, потому что я боюсь зубного, а ты нет.
Филиппа кивнула: что верно, то верно.
— Только это никак не объясняет сходство между твоей трещиной и трещиной на стене музея в Каире.
Они все еще продолжали обсуждать загадочную трещину, когда несколько часов спустя одолевали двадцать четыре лестничных марша, что вели в зубоврачебный кабинет Мориса Ларра на Третьей авеню. С мамой, которая, естественно, поднималась на лифте, дети вновь встретились в приемной. Она живо беседовала с доктором Ларром, причем вовсе не о зубах, а о теннисе, поскольку оба были заядлыми теннисистами.
Взглянув на близнецов поверх очков, мистер Ларр заговорщицки подмигнул.
— Мы играли в теннис на раздевание, — пояснил он. — Так она меня раздела догола. Ваша мать — профи. Да что там! Сколько женщин, которые зарабатывают на жизнь теннисом, и мечтать не могут о такой подаче! А как она шикарно выглядит на корте! Это само по себе редкость. У нас ведь на крупных турнирах не сразу и отличишь, кто играет: мужчина или женщина. Но вашу маму отличишь сразу и — навсегда. Гордитесь!
Близнецы вежливо кивнули. Они давно привыкли, что маму превозносят на все лады — то за одно, то за другое. Столь трудноопределимое понятие, как шарм или чары, им было пока неведомо, поэтому они считали, что мать наделена странной, даже таинственной властью над людьми. Всего в ней было чуть-чуть с избытком, поэтому все получалось у нее чуть лучше, чем у остальных. Парикмахерши нахваливали ее роскошные, темные, всегда блестящие волосы и уговаривали порекламировать шампунь. Модельеры восхищались ее фигурой и звали в топ-модели. Косметологи ахали при виде ее шелковистой, гладкой, упругой кожи и предлагали запустить серию косметических препаратов «От миссис Гонт». Писатели делали комплименты ее тонкому юмору и уверяли, что ей пора написать книгу. Гости уплетали приготовленные ею блюда и рекомендовали открыть ресторан. Соратники по благотворительным акциям преклонялись перед ее способностью раздобыть деньги на благое дело и советовали пойти в дипломаты. Так что ни Джон, ни Филиппа не удивились, услышав от мистера Ларра, что их мать, ко всему прочему, отлично играет в теннис.
— Мо, уймись, — засмеялась миссис Гонт. — Ты меня в краску вогнал.
Но близнецы знали, что на самом деле она нисколько не смущена. У матери не было слабостей, кроме одной: она обожала лесть. Лейла была падка на лесть, как сладкоежки — на торты и конфеты.
Мистер Ларр снова посмотрел на детей, изобразил самую дружескую улыбку и засучил рукава.
— Ну что? Кто из вас первым сядет в кресло к дяде Мо?
— Джон, — ответила миссис Гонт, как отрезала. Ее решения, словно решения судьи или полицейского, под сомнение не ставились и обжалованию не подлежали.
Джон уселся в кресло, а мистер Ларр надел резиновые перчатки, и его руки стали белыми, точно он окунул их в ведро со сливками. Затем он подошел к Джону и ногой — в мокасине с кисточками — нажал какую-то кнопочку на полу, отчего кресло или, вернее, кожаная кушетка, на которой лежал Джон, мягко поплыла вверх, и мальчик почувствовал себя подопытным кроликом на сеансе левитации у фокусника.
