Андрей Плеханов - Левый глаз
Следующим утром Павел почти не помнил о неприятном происшествии в супермаркете. Честно говоря, не до того ему было – как всегда, накатила волна срочной работы и захлестнула с головой.
В прошлом терапевт, Мятликов шесть лет назад получил специализацию по ультразвуковой диагностике и сейчас занимался в основном обследованием беременных. С помощью японского сканера «ALOKA» заглядывал внутрь материнского чрева, видел там плод – живой, двигающий ручками и ножками, сосущий палец и даже улыбающийся. Павел определял, все ли у плода в порядке, нет ли у него явных или скрытых пороков, производил замеры, запускал программу, и компьютер обсчитывал десятки параметров, показывающих, нормально ли развивается будущий гражданин Российской Федерации.
В десять утра позвонили из реанимации.
– Павел Михалыч, – сказал заведующий отделением Топыркин А.А., – работа для тебя есть цитовая[1]. Будь добр, подойди, сделай УЗИ. Прямо сейчас.
Павел невесело вздохнул. В коридоре возле его кабинета сидела очередь человек из пятнадцати, а может, и двадцати. Вели они себя нервно, как и положено больным, – каждый считал, что его обязаны пропустить вне очереди, потому что он беременный, или диабетик, или ветеран войны, или почетный донор, или депутат, или инвалид труда, или лично от Юрия Исааковича… Народ в коридоре шумно переругивался, качал права, набрасывался на медсестру Веру Анатольевну с требованием объяснить, почему такое безобразие, отчего доктор так медленно работает, с какой стати не принимают без статталонов и так далее… Павел работал настолько быстро, насколько мог, за два часа уже выполнил половину положенной ему дневной нормы, но очередь не убывала – напротив, становилась все длиннее. В общем, имела место обычная производственная обстановка государственной клиники.
– Что там? – спросил он Топыркина. – Опять хирурги жидкость в животе требуют найти? Позвони Гале, у нее сегодня запарка меньше, она посмотрит.
– Нет. Я же говорю – ты здесь нужен. Беременную посмотреть.
– А что с ней?
– В коме она. На ИВЛ[2].
– Понятно… – Павел вздохнул еще раз. – Ладно, через десять минут буду. Ставьте аппарат.
* * *Любимый вопрос, который беременные задавали доктору Мятликову, был таков: «Кто там?» Означало это: «Кто там, мальчик или девочка?» Павла сей неграмотный вопрос раздражал. Обычно он отвечал: «Что значит кто? Что вы имеете в виду – фамилию?», иногда снисходил до почти вежливого «Потерпите до конца обследования». Беременная, которая лежала сейчас перед Павлом, не могла задать вопрос. Но если бы и спросила: «Кто там?», Павел не смог бы ей ответить.
Кто, кто? Черт его знает…
Существо, что жило и бултыхалось в солоноватых водах внутри матки, если и было человеком, то только отчасти.
Мятликов уже изучил историю болезни пациентки, выяснил, что ни имя, ни фамилия ее не известны, что найдена она вчера на улице в бессознательном состоянии и доставлена в больницу машиной скорой помощи. Исследование выявило острое нарушение мозгового кровообращения, пациентка находится в состоянии глубокой комы и попытки привести ее в чувство пока не дают результата.
Кто она такая? Какая-нибудь алкоголичка или наркоманка? Не похоже. Интуиция доктора Мятликова, негативный опыт исследователя человеческих тел подсказывал ему, что это не так. Девушка была юна, не старше двадцати пяти лет, и красива. Красива, впрочем, относительно – хоть кого может изуродовать идущая в трахею трубка, вставленная в насильно разверстый рот и присоединенная к гофрированному шлангу аппарата искусственной вентиляции легких. Не добавляли очарования также иглы и катетеры, воткнутые в вены, обведенные синими окружьями лопнувших кожных капилляров, прилепленные полосками пластыря и продолженные прозрачными трубками капельниц, сквозь которые медленно текли жидкости, должные поддержать механическое функционирование мертвого уже тела.
Мертвого – в этом Павел не сомневался. Можно прибегнуть к помощи хитроумных приборов, чтобы спрогнозировать, сколько еще часов-дней-недель протянет тот или иной организм, лежащий на широких, полутораспальных, оптимистично сверкающих никелем и все же безнадежно унылых кроватях реанимационного отделения. Можно, и Павел делал это ежедневно – с утра и чуть ли не до вечера. Но Павел получал подобную информацию и иным, ненаучным образом – сразу, как только наклонялся над пациентом и втягивал воздух ноздрями. Мятликов чуял носом. Флюиды разложения, молекулы близкой смерти витали в воздухе реанимации, наполняя его сладким душком, почти невыносимым для постороннего. Мятликов привык. Научился вычленять из общей вони слабые струйки аромата, идущего от горячечных, или напротив, трупно-охладевающих, раскиданных в неестественных позах по кроватям отделения кандидатов в покойники.
Он хотел бы, чтоб девочка выжила. Такое могло случиться, с немалой притом вероятностью… с кем угодно, только не с ней. Она была достойна жизни больше, чем многие другие, бессмысленно влачащие скрипящую повозку существования. Достойна более, чем сам он, доктор Мятликов. Если бы некий бес, или ангел (какая разница?) зашел в палату и предложил размен – его жизнь на жизнь девушки, – Паша махнулся бы не глядя, с блаженной улыбкой премудрого дурачка, и закончил бы свое пребывание в мире сущем без жалости, с осознанием, что сделал хоть что-то полезное, или хотя бы красивое, или хоть что-то спасительное для души.
Ангел не зашел. От мертвой, красивой, посмертно изуродованной девушки безнадежно пахло могилой. Если кто-то и узнает, кем она была, кто убил ее, что убило ее, то это будут следователи, хитроумные милицейские сыщики, но никак не медики. Единственный ритуал, который следовало исполнить в память о прошедшей жизни – узнать, что творится с ее неродившимся ребенком.
Оглядывая вздутый живот, возвышающийся над телом беременной подобно надгробному холму, Павел сказал себе: «Не меньше тридцати четырех недель». И не ошибся, как обычно. Можно быть мудаком по жизни, но пропить профессиональные навыки он еще не успел, и полагал, что до пропития оных при нынешних его темпах осталось как минимум лет пятнадцать-двадцать. Что весьма немало, учитывая современные темпы алкоголизации населения.
Измерение головки плода показало: беременность сроком тридцать пять с половиной недель. Чуть-чуть пациентка не дотянула. Доктору Мятликову в пору было показать самому себе большой палец, вздохнуть с предварительным облегчением и вознадеяться хотя бы на спасение ребенка… если бы только из головки плода не торчали два небольших бугорка. Это напрочь портило благополучную картину, отменяло возможный триумф по искусственному родоразрешению, переводило плод, плавающий во чреве мертвой матери, в разряд безнадежно бесперспективных уродцев. Роженица мертва, у плода посредством ультразвукового исследования выявлен комплекс хромосомных мутаций. Проблема закрыта, да? Что дальше? Дальше все просто: вскрыть трупы – один большой, другой совсем маленький, а затем хранить их в холодильнике морга, пока менты не скажут: все, срок прошел, закапывайте. Или разбирайте на препараты для студентов (что еще более вероятно).
