Ольга Кай - Саоми
Но вот уже мои ноги тихо ступают по ступеням деревянной лестницы… Я шла в кабинет. Именно там я могла надеяться увидеть хоть какие-то следы, знаки, что помогли бы мне узнать о судьбе любимого Учителя. Тяжелая резбленная дверь открылась с легким скрипом, и я оказалась в темноте.
Плотно закрытые ставни не пропускали свет с улицы, поэтому я долго, очень долго искала свечу, а когда затрепетал ее несмелый огонек, увидела кругом только пыль… пыль и запустение. Я ходила по дому с подсвечником в руке, разглядывала полированные поверхности мебели, пытаясь обнаружить следы на пыли, но поиски мои так и не увенчались успехом. Лишь несколько отпечатков больших кошачьих лап на чердаке, но старых, и я почти не обратила на них внимания.
С того дня, как исчез Учитель, школа начала меняться, причем меняться быстро и неумолимо. Директриса вызвала меня к себе и объявила, что теперь, когда нет Учителя, и некому больше платить за мое обучение, в школе я оставаться не могу. Наверное, Учитель не хотел, чтоб я узнала об оплате… Когда я ехала домой в подпрыгивающей на ухабах старой телеге, я думала о том, что должна была догадаться раньше, почему меня приняли в такую хорошую школу, не спрашивая родословной, не требуя денег. Теперь это было безразлично. Впереди ждала обыденная трудовая жизнь, тяжелые заработки и, как маленький лучик яркого света в тумане непрерывной суеты — подготовка к свадьбе сестры.
Но и это хорошее закончилось слишком быстро, причем не свадьбой, а расставанием — жених так и не дошел до алтаря, и вместо выходного костюма надел военную форму, отправившись на северную границу воевать за императора. Сестра не любила его, но Вилене было уже двадцать лет, и она очень хотела замуж. Мы плакали вместе с ней до того, как узнали, что жених не вернется, сложив голову на поле брани, а потом жизнь снова пошла своим чередом. Отец опять сменил работу, на этот раз удачно, и мы переехали дальше от города, в небольшой поселок, за которым темной стеной начинался лес.
И очень нескоро я узнала настоящую причину исчезновения Учителя. Его арестовали и казнили на центральной площади столицы. Именем императора.
* * *Сытная еда, горячий отвар и прогретый воздух сделали свое дело. Все еще по самый подбородок кутаясь в одеяло, он улегся на широкой лавке возле печи, и, чувствуя, приятную сонливость, закрыл глаза. Тепло, уютно, наконец-то… Все это было слишком похоже на сон, потому что за последние годы он совершенно отвык от обычной, человеческой жизни, и эта ночь казалась подарком судьбы, которая давно уже не проявляла подобной милости.
Аромат выпечки растворился в других, не менее приятных, но заметных далеко не сразу запахах жилого дома — пахла печь, пахли стены, дерево стола, лавка, одеяло. Пахли сушеные травы под потолком и подогретое молоко в кувшине, раскаленная глина и прогорающие дрова. Пахла сохнущая на веревке одежда и мокрый половичок у порога. С наслаждением вдохнув эту смесь ароматов, он бросил последний благодарный взгляд на хозяйку — молодую девушку с неприветливым лицом и темно-русыми волосами, собранными в пучок, улыбнулся сам себе и закрыл глаза.
Глубокий сон без сновидений был резко прерван внезапно нахлынувшим ощущением тревоги, заставившим открыть глаза.
Хозяйка стояла перед окном и, держа свечу в руке, поводила ею сначала вверх-вниз, потом по кругу. И снова: вверх-вниз, по кругу.
Он понаблюдал еще немного, потом тихо спросил:
— Для кого эти знаки?
Она вздрогнула и резко обернулась, едва не выронив свечу. Лицо испуганное, виноватое… Он вздохнул, отвел глаза. Еще некоторое время лежал неподвижно, собираясь то ли с мыслями, то ли с силами, потом попытался встать, приподнимаясь на руках. Голова вдруг показалась невероятно тяжелой, перед глазами поплыло. Закрыв руками лицо, человек сидел так, пытаясь отогнать внезапную слабость, но ничего не вышло. Мелькнувшая вдруг догадка отдалась в груди болью и разочарованием.
— Опоила?
Она не ответила, но по глазам, побледневшим губам, решительно поджатым, ответ и так был ясен. Человек грустно улыбнулся. Ну, что ж, наверное, оно того стоило — поесть, согреться, почувствовать уют домашнего очага, пусть даже все это оказалось ловушкой, расставленной специально на него — голодного, измотанного постоянной игрой в прятки со всем миром. Когда-нибудь подобное должно было произойти. Чем сегодняшняя ночь хуже или лучше любой другой? Вот только… Обидно было сознавать, что с такой радостью шел в хитроумную мышеловку, с таким удовольствием пил ядовитый отвар, замаскированный пьянящим запахом черной смородины.
— Ну и… Ну и хорошо.
Поплотнее закутавшись, он снова лег на лавку, отвернувшись к печи, и даже уговорил себя закрыть глаза. Пусть… он и так слишком долго скрывался, сбегал, уворачивался. Хватит. Будь что будет. Он устал, и сегодня не хочет никуда идти. Он будет лежать здесь, на лавке, в тепле под одеялом, до тех пор, пока за ним не придут. Интересно, как скоро это случится? Мысль о том, что вот-вот спокойствие и тишина лесного дома будут нарушены, не давала расслабиться, заснуть.
— Скажи, что никто не придет, — попросил он.
"Соври, пожалуйста, соври, а я постараюсь поверить…"
Но девушка промолчала, а чуткое ухо уловило посторонний шорох под окном, на ступеньке, затем дверь распахнулась, впустив вместе с шелестом осеннего дождя топот ног в тяжелых ботинках, и еще что-то злое, враждебное, мгновенно разбудившее тело. Он хотел бы остаться на лавке, но то, что просыпалось внутри, заставило его вскочить и, увернувшись от удара, самому ударить в ответ. Не замечая ужаса на лицах, казавшихся ему однотипными масками, в которых даже нет прорезей, а глаза нарисованы, он, уже не задумываясь, кружился, падая на пол и взлетая, быстро и плавно обходя противников, с грацией дикой кошки перетекая из одного положения в другое, а потом устало опустился на пол, рядом с опрокинутым столом. Собрал черепки от глиняной миски, осторожно завернул в полотенце оставшиеся пирожки. И огляделся.
Имперские служаки валялись по углам горницы. Кто-то отлетел к печи, безнадежно вымазав кровью побелку. Хозяйка лежала в углу, придавленная облаченным в серо-фиолетовую форму телом.
Гость подошел ближе, склонился над ней, пытаясь понять, жива ли. Девушка дышала, но была без сознания. Видимо, при падении стукнулась головой об угол скамьи. Он поднял ее и переложил на лавку. Потом оглядел помещение более внимательно, чем раньше. Совесть и здравый смысл спорили: можно ли ограбить того, кто заманил тебя в ловушку? В итоге сошлись на компромиссе: подхватив узелок с пирожками, человек надел свою слегка подсохшую, но все еще неприятно влажную одежду, с сожалением отложил одеяло и уже собирался выйти, как слабый голос заставил его остановиться в дверях:
