Гейл Карсон Ливайн - Самая красивая
В год Лесных песен, когда мне было четырнадцать, я обнаружила новый способ петь. Это случилось, когда я убирала в Соколиной комнате, где проживал один киррианский торговец, сэр Питер из Фрелла.
Стерев пыль с каминной полки, я подошла к умывальнику. Тазик был на месте, а вот кувшин отсутствовал. Я пропела:
– Где же кувшин? – и тут на меня напала икота.
Я продолжала петь:
– Неужели сэр Питер – ик! – украл кувшин?
Чего только не приходится ожидать от некоторых не очень достойных постояльцев!
– Но, – пела я, – кувшин велик, его в карман не положишь.
Я открыла верхний ящик бюро.
– Пусто. Да где же этот…
Я икнула. Следующее слово, «кувшин», почему-то прозвучало из центра балдахина над кроватью с четырьмя столбиками.
Икота отшвырнула слово через всю комнату. Как странно! Я заглянула в средний ящик бюро. Пусто. Наконец я добралась до нижнего ящика.
– Ага! – Там лежали осколки кувшина. – Сэр Питер – ик! – спрятал следы своего преступления.
Почтенный гость признался бы в том, что разбил кувшин, и оплатил ущерб.
– Сэр Питер… – Я снова икнула, и слово «мошенник» раздалось как будто из цветочного горшка на подоконнике.
Хм. Я перестала наводить порядок и затянула любовную песню, которая в последнее время была у всех на устах.
Из букета твоих роз мне достался только…
Я попыталась метнуть слово «шип» из горла точно так же, как «мошенника» метнула икота, но ничего не вышло. Раздался какой-то придушенный хрип. Я попыталась снова – и опять неудача. Я продолжила петь.
А в твоих больших глазах я увидел только смех.
Твое сердце пело, но я слышал только…
Я икнула. «Вздох» прозвучало из угла возле двери.
Я оставалась в Соколиной комнате, но не убирала. Все никак не могла прекратить попытки метать слова. Икота прошла, но я упорствовала – безуспешно.
Там меня и нашла мама и хорошенько выругала. Я не рассказала ей, чем занималась, – любое объяснение прозвучало бы нелепо. Просто призналась, что витала в облаках, и тут же вернулась к уборке. Но с тех пор, едва мне выпадала минутка побыть одной, я возобновляла попытки.
Я понимала, что основную работу выполнял живот, и вовсю втягивала его, пытаясь добиться достаточно сильного толчка. Не добилась ничего, кроме боли. И все же продолжала попытки. Иногда мне казалось, что осталось совсем немного – и будет результат. Спустя месяц я познала свой первый успех. Я убирала Голубиную комнату и заставила слово «яблоко» отскочить от пола в двух футах от моих ног.
Яблоки я любила из фруктов меньше всего, но петь их оказалось очень вкусно, а еще вкуснее – их швырять.
Новая попытка – и опять неудача. Но в следующий раз «яблоко» прозвенело от подоконника.
После этого дела пошли на лад. Вскоре я уже могла посылать голос, куда хотела, в пределах разумного. Не на целую милю.
Моей следующей задачей стало научиться управлять голосом, не шевеля губами. На это ушло несколько недель практики, и каждый раз я трогала лицо, чтобы удостовериться, что оно неподвижно. Быть может, я добилась бы успеха быстрее, если бы смотрелась в зеркало, но я избегаю зеркал.
Свое новое умение я назвала иллюзированием. Я хорошо подделываю голоса, поэтому добавила к иллюзированию подражание. Оставшись одна на конюшне, я научилась иллюзировать отцовский голос – и речь, и пение – так, будто он звучал с сеновала. А ему, с моей помощью, отвечал со двора мамин голос. Еще я научилась вызывать из пустой конюшни тихое ржание. Мне также удавалось подражать тому, как скрипит дверь конюшни, когда ее открывают.
Первой свое умение я продемонстрировала Арейде, хотя не так, как задумывала.
Мы с ней делили комнату Колибри. Сестре полагалось ложиться спать в десять, а я всегда задерживалась до полуночи и даже позже – мыла посуду, пока родители и братья прибирали в таверне, готовились к следующему дню.
Был субботний вечер. Завсегдатаи таверны бражничали особенно шумно. Покончив с тарелками, я поднялась по лестнице, усталая и злая. Один пьяный гость обозвал меня великаншей-людоедкой.
Будь я великаншей-людоедкой, я бы заставила его поверить, что я красавица. Я бы пожирала его, пока он думал, что его ласкает первая красавица Айорты. Может, я и страшная, как великаны, но в отличие от них у меня нет волшебного дара внушения.
Когда я вошла в комнату, Арейда проснулась и села в кровати.
– Что-нибудь случилось? У нас появился новый мастер Икулни?
Она часто задавала этот вопрос, полный нетерпеливого ожидания. Мастер Икулни – легендарный гость, который останавливался у нас только один раз, давным-давно, когда дедушка отца был еще мальчиком. Стоило появиться мастеру Икулни, как все зеркала в гостинице потрескались. Ни один гость не съедал столько, сколько он. И кухарка больше ни для кого и никогда не готовила так хорошо, как для этого гостя.
Мастер Икулни расплатился золотыми йортами и оставил щедрые чаевые. Но на следующий день после его отъезда все монеты до одной растворились в воздухе.
Арейда страстно мечтала увидеть такого интересного гостя.
Но сегодня у меня не хватило на нее терпения.
– Уймись. Я устала.
– У-у. – Она плюхнулась обратно на подушки.
Я разделась до сорочки и забралась под одеяло к сестре. Перед моими глазами все еще стояла красная глупая рожа постояльца.
– Какое загадаешь желание? – пропела Арейда начало нашей игры в рифмы.
Что за надоеда!
– Цыц! А то придет отец. Я слишком измотана, чтобы петь.
– А я нет, – пропела сестра чуть тише. – Я мечтаю о шлюпке, шляпке и шлейке.
А я мечтала, чтобы она заткнулась. Поэтому не проронила ни слова.
– Мне нужна печенка, собачонка и бодрая сестренка.
– Если не замолчишь, я тебя придушу. – Я почувствовала, что на глаза наворачиваются слезы.
– Я мечтаю…
– Неужели нельзя хоть раз… – я зажмурилась, решив, что не стану плакать из-за той издевки, – хоть раз оставить меня в покое?
– Нет. Я мечтаю…
– Я тебя ненавижу.
Арейда умолкла.
Мне стало совсем скверно. По щеке скатилась слеза. Теперь я и Арейду сделала несчастной.
– Беру свои слова обратно.
Сестра молчала.
Я не выдержала и всхлипнула.
Она села в кровати.
– Прости. – Арейда погладила меня по плечу. – Мне бы следовало догадаться.
Я приподнялась на локте. Теперь слезы лились в три ручья.
– Ты не виновата.
– Я их презираю, – пылко сказала сестра.
– Они считают, что у меня нет чувств. – Я вытерла глаза краешком одеяла.
– Разве способен дракон судить об остумо?
