Ольга Онойко - Дети немилости
– ...и все вещают о защите и милосердии, – не без презрения продолжал Лонси, – а сами...
И осекся, когда взгляд его упал на Неле. Та опустила голову так низко, что тенями выступили лопатки под пропотевшей рубахой. Потом выпрямилась, точно шест проглотив. Лицо ее окаменело.
Лонси испугался. От робости он некоторое время молчал; потом, отчаявшись, помотал головой и окликнул тихонько:
– Неле. Не-ле...
– Что? – сухо отозвалась горянка.
– Что... – растерянно сказал маг, – что с тобой? Я что-то... не то, да?.. прости...
Девушка помолчала.
– Был Таян Верхний и Нижний, – наконец хмуро сказала она. – А теперь только Верхний ошталша.
– Почему? – спросил Лонси.
И прикусил язык. Холодок прошел по спине: магу отлично был известен ответ.
– Теперь там Уарра.
...Крыша здесь была не плоская, как в домах, а двускатная, островерхая – малая рукотворная гора среди великих гор Лациат. Изнутри гляделось оно непривычно: так много пустоты над головой. Вместо потолка были лишь поперечные балки, толстые бревна от стены к стене. Уже два года в старую родильную хижину не приводили кричащих жен. Среди людей не сохранишь тайны, и хотя мертвые были немы, а живые молчали, весь каман прознал, что здесь на свет появилось чудовище. Мужья молча собрались и выстроили новую хижину, на другой стороне долины. К этой же никто не хотел подходить, даже чтобы снять доски и бревна, и она ветшала себе потихоньку; а потом страх поистерся, как платье, и когда нельзя стало угонять овец на дальние пастбища, хижина превратилась в овчарню. От пола и стен до сих пор пахло мокрой овечьей шерстью...
Юцинеле лежала на потолочной балке, обхватив ее ногами. У нее оставалось еще пять метательных ножей и два белых кольца на аллендорской боевой ручнице. Два заклинания небесного огня, бьющие лучше арбалетного болта, на две сотни шагов, и способные разнести в пыль даже скалу. Почти истощенную ручницу ей отдал Наргияс, уходя к башне. Богатый подарок.
В двухстах шагах от овчарни прорезало гору узкое, от плеча до плеча Неле, ущелье, по дну которого бежал ручей. Боком там мог протиснуться взрослый воин. Если чаары попытаются зайти сзади, через ущелье, Неле обрушит его своды и на время закроет проход. Может быть, взрывом накроет двух или трех чааров.
Ручница – для дела.
Не для того, чтобы защищаться.
Юцинеле снова пересчитала ножи, кончиками пальцев поглаживая бархатистую оплетку рукоятей. Пять ножей – это, если повезет, пять чааров. Даже из настоящих воинов мало кто лучше нее управляется с таянскими летающими ножами... Еще есть кинжал. Только кинжал не считается. Вряд ли его удастся метнуть, он слишком тяжелый и предназначен для другого. Кинжал – это значит, нужно подходить вплотную; значит, только один на один. С одним большим, неуклюжим чааром она справится, но если поблизости окажется второй...
Пять ножей.
Неле шепотом нарекла им имена.
Ветер менялся. Совсем недавно отсюда, из бывшей родильной хижины, прилепившейся к крутому склону – повыше над долиной, поближе к небу, – ясно слышались вопли чааров, штурмовавших башню каманара, и боевые кличи тех, кто оборонял ее. Возгласы не стихали, и это значило, что сражение еще идет. Слышно их стало хуже.
Неле взобралась на балку и прошла по ней к противоположной стене. Пыль и грязь влажной коркой скопились по краям маленького оконца под самой кровлей, но вовсе не поэтому таянка не приближалась к нему вплотную, поглядывая, что творится снаружи. Из хижины видно было ущелье; стало быть, и из ущелья видели хижину.
Если чаары не отыщут этот путь, по нему смогут уйти жители камана – те, кто останется в живых. Разведчики, ходившие ночью через осыпи, сказали, что сюда идет весь Чаарикам, гонят женщин и скот. Несколько сотен, что напали сейчас, – это передовой отряд, два или три совсем диких кама, те, с кем даже сами чаары предпочитают не иметь дела. Их перебьют. Но к вечеру подойдут остальные; и если каманар с отрядом не успеет вернуться к вечеру, долина падет.
Чаары не отступят.
Им некуда отступать.
...мелкий блик затрепетал и погас. Острым боковым зрением Юцинеле приметила его. Мускулы ее напряглись, полая металлическая палка ручницы заскользила в мигом взмокшей ладони.
Там. В ущелье. Чему там блестеть? Пора стрелять? Или нет? Если она выстрелит и обвалит проход, то своими руками запрет всех здесь, в долине, потому что обе большие дороги уже перекрыты. Если она не выстрелит, то чаары зайдут с тыла. Если она выстрелит, ее обнаружат. Если не выстрелит, может, получится убежать...
Последняя мысль, пыльной тенью скользнувшая по краю сознания, подействовала как оплеуха. Неле вздрогнула и стиснула зубы. Хороша же она!
«Ааа!» – кричали далеко внизу, в долине, где бились за башню. «Ча-а-ри-кам! – выводил кто-то с глоткой как у горного демона, ревом зачинающего лавины. – Ча-а-ри-ка-ам!..»
«Чаары – самые храбрые в горах», – когда-то давным-давно говорил Наргияс мальчишкам; Неле сидела в сторонке, как велено, и тоже слушала. «Храбрее таянцев?» – удивлялся самый юный, и Наргияс отвечал: «Да. Разве таянец ради смеху прыгнет в пропасть? А чаар прыгнет». Он, конечно, лукавил. Отучал парней от глупого удальства...
...первый чаар вышел из ущелья.
Крупный, гибкий и тихий, как барс, он переступил по камням, оглядывая пустой склон, и нырнул в тень скалы. Неле, распластавшаяся на балке у оконца, еще миг следила за ним глазами, а потом беззвучно, бесслезно заплакала от горя. Это слишком сильный и страшный чаар, его ни за что не убить кинжалом. Может, он даже увернется от метательного ножа.
Второй был намного старше, с седой головой. Кажется, левая рука у него висела – раненая или высохшая. У Неле немного отлегло от сердца.
Стрелять было еще рано.
Юнэ, старшая жена каманара, родила первенца-сына. Счастлив был Арияс – и втройне счастлив, видя, как растет в его доме отважный воин. Но следом одну за другой рожала Юнэ дочерей, и муж охладел к ней. Когда, третья по счету, на свет появилась Юцинеле, он перестал приходить к старшей жене. Некрасивым было дитя, и каманар решил, что Юнэ, хоть и совсем молодая, уже изрожалась. Не сыскивалось у него любви для дочерей, безразлично было, выживут они или умрут.
Однажды таянцы соревновались в искусстве верховой езды. Необъезженная лошадь взбесилась под неопытным седоком и понеслась, не видя дороги. На пути у нее стояла четырехлетняя Юцинеле и смотрела, не шевелясь, точно околдованная.
Ей крикнули, чтобы уходила с пути, но никому и в голову не пришло выхватывать слишком глупую девочку из-под копыт. Не хочет жить – значит такая ее судьба.
Когда взмыленная лошадь оказалась совсем близко, маленькая Неле не торопясь отошла в сторонку – отошла, повернулась и таким же завороженным взглядом уставилась на удаляющийся круп.
