Наталья Игнатова - Змея в тени орла
Она успела услышать.
Дернулась, уворачиваясь, уходя от удара.
Оперенная смерть свистнула у самого уха и тут же ударило в затылок, в основание тугой толстой косы. Рванулась, вздыбилась земля. Совсем близко, прямо у лица, пожухлая трава, еще зеленая у корней.
И темнота с алыми сполохами…
Льдистый огонь…
Йервалъде…
Йервальде. Это ушедшее солнце отражается от льдов, от бесконечных ледяных полей, что сковывают плоть Северного Океана. В долгие зимние ночи, когда тьма укрывает землю и замирает жизнь в ожидании новой весны, только йервальде полыхает на небесах как память о солнце. Как тень его. Красочная, завораживающая, дивно-переменчивая, но холодная и безжизненная тень.
Земле нужен отдых. И если людям хватает коротких часов, чтобы проснуться полными сил, земле необходимы долгие месяцы. Месяцы ночи и тьмы.
Иервальде.
Память удерживает слово. И цепляется за блеклые, тускнеющие, уходящие в небытие видения.
Воспоминания?
Лед, Белый. Зеленоватый на сколе. Ледяные поля уходят за горизонт. Холодно. Стоит скинуть одежду, и ветер цепляется в тело когтистыми лапами. Он не со зла. Северный ветер не может быть злым. Но… такой уж он. Колючий.
Зеленая вода в полынье. Вдохнуть поглубже – и вниз. Вода теплая. Ласковая. Это Океан. Он добр, как добр ветер. И строг. Но дети его не боятся этой строгости.
Вперед и вниз, в зеленую полутьму, в полную жизни бездну, укрытую сверху ледяной корой. Рыбы шарахаются в стороны, принимая гибкое тело пловца за хищника-тюленя. Ха! Тюленям далеко до двуногих детей Океана. Но не для охоты нырнул человек. Нет, Просто потому, что тело стосковалось по горько-соленой глубине, потому что захотелось кожей почувствовать ровный ритм дыхания Океана, потому что… Потому что нельзя жить без этого полета-падения в глубину, в податливую упругость воды, в лишенную красок Вселенную…
* * *
– … Ну что, как там наш найденыш?
Говорили по-румийски.
Полутьма. Мягкие подушки. Ковры. Лучики света бьют в щели в бортах кибитки. Дневной свет ударил в лицо, когда человеческая рука отодвинула полог. И сразу вновь потемнело. Светловолосый, светлокожий мужчина загородил выход.
Эфа рассматривала его сквозь ресницы. Оружия при ней не было. Вообще никакого. Так что лучше было лежать тихонько и прикидываться если не умершей, то уж близкой к тому.
Глаза у человека округлились, и он вывалился из кибитки, осеняя себя знаком.
«Анласит». – Эфа сморщила нос.
– Там девчонка! Страшная, как кара божья! – Возбужденный голос доносился сквозь кожаные стены ясно и отчетливо.
– Да парень там, брат Юлиус. Страшен, конечно, спорить не буду, но парень. Просто косища у него. Что ж я, по-вашему, парня от девки не отличу?
– Говорю вам, теперь это женщина!
– Что значит «теперь»? – Женский голос, мелодичный и звучный, был полон насмешки.
Уж не хотите ли вы сказать, брат Юлиус, что парень стал девушкой?
Трое беседовали совсем рядом с бортом, возле которого лежала Эфа.
Зачем анласиты здесь, в степях Эзиса? «Брат Юлиус». Братьями называют на Западе священников. Тех, кто удаляется от мирских дел в стены монастырей и посвящает себя своему богу.
Эфа не шевелилась. Даже глаз не открывала. Слушала и пыталась сообразить, что делать дальше.
Для начала стоило выяснить, кто эти трое. И зачем они (если это сделали они) напали на нее? И почему не убили? И что нужно им сейчас?
Надо полагать, потеряв сознание, она приняла мужское обличье. А потом вновь стала женщиной. Отсюда и обрывки воспоминаний о том, чего никогда не было. О бесконечных льдах. О сполохах в черном небе. О сумасшедшем прыжке в ледяную воду.
Эфа слышала, что где-то на севере, там, где заканчивается вся жизнь, начинается царство холода и тьмы. Может статься, что ледяные поля, уходящие за горизонт, действительно существуют. Но она абсолютно точно знала, что жить там нельзя. Потому что от холода сразу замерзает в жилах кровь. А тело становится куском льда и крошится в морозном воздухе. Даже Твари и чудовища не обитали в тех страшных краях.
Видение было бессмысленным, значит, – о нем нужно забыть.
– Кто-то из вас ошибается, – весело подытожил все тот же женский голос. – Либо вы, брат Юлиус, – после яркого света в темноте этой варварской повозки немудрено принять мужчину с длинной косой за женщину. Либо вы, брат Квинт.
– Я? Да я же сам нашел его. Там, за холмами. И сам принес в лагерь.
– Здешнее солнце, уважаемый, творит с людьми странные вещи. Да ладно уж, – женщина засмеялась, – не дуйтесь друг на друга. Я сама пойду взгляну.
Эфа поморщилась. Женщина, похоже, была главной в компании. Это странно. Впрочем, от людей с Запада можно ожидать чего угодно.
Снова свет. Вновь черный силуэт заслоняет его. Но на сей раз фигура стройнее и тоньше, и солнечные лучи окружают ее, прорываясь в кибитку.
Женщина. И Разящая поневоле открыла глаза, всматриваясь, не понимая, пытаясь понять.
Женщина не была человеком.
– Как ты себя чувствуешь? – пропел мелодичный голос. На языке Эзиса. Хорошо. Не нужно изображать непонимание.
Зеленоватые глаза. Длинные. В обрамлении острых ресниц. И запах. Люди пахли иначе.
– Кто вы? – Эфа проигнорировала вопрос. – Откуда вы?
Разрез глаз. Странно знакомый. Виденный когда-то, где-то… Да! Она видела подобное в зеркале. У нее такие же глаза. У нее самой. Только красные. Полностью красные, а у незнакомки глаза походили на человеческие. Походили достаточно, чтобы считать ее человеком, если бы она пахла, как человек.
– Меня зовут Легенда. – Женщина улыбнулась. – Легенда Кансар. Мы с братьями едем из Румии в Гульрам. По делам.
– Вы – анласиты?
– Да. Я вижу, ты вполне пришла в себя. Может быть, расскажешь, кто ты и что случилось с тобой?
– Про «что случилось» вы, пожалуй, знаете больше. Где меня нашли?
– За холмами, к востоку от нашего лагеря. Брат Квинт искал место, где трава посочнее, а вместо травы нашел… – Легенда вновь улыбнулась. – Он принял тебя за мужчину.
– Спасибо большое, – буркнула Эфа, прикидываясь обиженной. – Там никого больше не было?
– Еще пять трупов. Пораженные стрелами, судя по всему, издалека. У тебя стрела застряла в волосах. Должна была убить. Тебе повезло с прической.
– Повезло. – Эфа прикрыла глаза, размышляя.
Легенда, кем бы она ни была, лица ее не боялась. Тот светлый, что первым заглянул в кибитку, судя по всему, тоже испугался не лица, а внезапной метаморфозы. Что ж, преображение списали на жаркое солнце, замутившее мозги брата Квинта. Его Эфа еще не видела, но могла предположить, что коль уж принес он ее сюда, когда она стала мужчиной, значит, монах этот – дядька немаленький.
