Вера Камша - Синий взгляд Смерти. Рассвет
— И поэтому, — очень тихо и медленно спросил Руперт, — вы читаете Эсператию?
— Да. Я хотел бы исповедаться, но идти к священнику с «Верной звезды» выше моих сил, а других здесь нет. В молодости я слышал танкредианскую проповедь, но ничего не понял. Теперь вспомнилось... Любой может оказаться орудием возмездия, посланным за грехи тем, кто отошел от Создателя, и наши благие намерения ничего не меняют. Как и наши желания.
Все свершается по воле Создателя, значит, Альмейде суждено было вернуться незамеченным, и шторм, тот шторм, разыгрался по Его воле. Ты трижды сохранил мне жизнь, потому что так было суждено. Я должен был отправить на рей дриксенских офицеров, а в Ротфогель должен был войти мертвый корабль. Выбор был лишь у горожан, им следовало вспомнить о своих грехах, но они восстали против власти, однако власть, любая, дарована нам свыше. Мы заслужили Фридриха и не должны противиться его воле, если не хотим рушить все новые и новые камни на головы пока еще невинных.
Руперт слушал — схватившее за горло бешенство лишало возможности возражать, лейтенант мог разве что садануть дверью и выскочить в коридор, где стенала одинокая Гудрун. Он бы так и сделал, если б не родился Фельсенбургом, а Фельсенбурги если и отступают, то под барабанный бой и развернув знамена. Мысль Олафа была понятна и страшна, толковых возражений с ходу не находилось, и при этом с каждым словом Ледяного в лейтенантской душе крепла уверенность: все не так! Не для того истекал кровью Лёффер и плясало солнце, чтобы жители Ротфогеля валились на колени перед лжерегентом. И Бермессер с гаденышем Тротте получили свое. Трусам, клеветникам и подхалимам место в петле, а Создатель — что ж, пусть судит по-своему, по-вечному... Потом.
— Ты не согласен, — резко бросил Кальдмеер, — я вижу. И ты умеешь увлекать за собой и добиваться своего... Страшно подумать, скольких ты отправишь в Закат, защищая то, что считаешь истиной.
— Простите. Я не умею защищать то, что считаю ложью. Разрешите идти?
— Ты любишь решать сам, так решай.
В повисшей тишине можно было утонуть, как в трясине. Кальдмеер, видимо сказав все, замолчал, и теперь говорил накрывший Хексберг еще с ночи дождь. Капли настырно барабанили по подоконнику, напоминая о том, что лету скоро конец. Самое время болтать о безнадежном, болтать — не слушать.
Чтобы успокоиться, Руппи перечислил про себя все кости черепа и принялся подбирать слова, с которыми можно уйти, не оскорбив ни Зеппа, ни себя, ни адмирала цур зее, такого, каким он еще был, когда флот втягивался в хексбергскую бухту. Прежнего Олафа наследник Фельсенбургов любил, нынешнего предпочел бы не знать. Становящееся глупым до безнадежности молчание прервал Вальдес.
— Я не понимаю, — удивился он. — Ваши люди в моем доме поминают вашего же кесаря, а вы что делаете?
— Вы давно узнали? — Олаф отодвинул книгу, обращать Бешеного он не собирался.
— Недавно. Милейшие контрабандисты делятся новостями не только со «своими». Ваш Готфрид решил уподобиться нашему Фердинанду, бывает... Касеру сейчас принесут.
— Это излишне.
— Господин адмирал цур зее, — заверил Бешеный, — я глубоко уважаю вашу контузию, но только не в данном случае. Монархов следует поминать. Тот, кто этого не делает, рискует в один премерзкий день проснуться в республике, и хорошо если не дуксом. Дуксия Дриксен.... Звучит омерзительно, а то, что звучит омерзительно, таковым и является, так что лучше до этого не доводить. Руперт, ты согласен?
— Да. Но регент Дриксен его высочество Фридрих звучит еще хуже.
— Пожалуй... Тогда святая обязанность его высочества догнать Бермессера...
— Мя-а-а-а...
Влетевший впереди ординарца с подносом пушистый шар заметался, как всегда, когда дорывался еще и до Вальдеса. Адрианианская тварь с первого взгляда воспылала к Бешеному греховной страстью, второй по счету, и теперь разрывалась между Дриксен и Талигом. Альмиранте ухватил Гудрун за шкирку и водрузил на здоровенный серый том.
— Покайся, тварь закатная, — велел он на удивление притихшей кошке. — Или поспи. Пепе, ставь сюда и скажи внизу, что мы идем.
— Без меня. — Олаф все-таки взял серебряную стопку. — Не думал, что вы это держите.
— Разве я позволил бы себе поминать вашего кесаря нашими «слезами»? Это гаунасская можжевеловая. Скрипун новостями не торгует, он дает их в придачу. Господин адмирал цур зее, господин лейтенант...
Можжевеловая напомнила о многом, и больше всего — о «Ноордкроне». Кесарь Готфрид, Западный флот, обожаемый адмирал, ясная цель, друг Зепп... Это было, этого больше не будет, но корабли вернутся в Метхенберг, и один из них получит имя «Ноордкроне».
— Господа, — Олаф поставил стакан на поднос, — примите мои извинения. Я хочу остаться один.
— Зря. — Вальдес положил руку на плечо Руппи. — Идемте, лейтенант, нас ждут.
Их в самом деле ждали. Сперва прихваченные Вальдесом на «Утенке» гости и вставший ради такого случая Лёффер, потом... Потом земляки остались у огня, а они с Вальдесом под удаляющуюся «найереллу» полезли на крышу. Назло дождю, ветру и будущей осени.
— Сквозь шторм и снег! — закричал Руппи, и в ответ что-то хрустально зазвенело, метнулись и опали знакомые крылья, а небо расцвело звездочками, как гусиным луком.
— Ты... — выдохнул Руппи, — ты вернулась?
— Это ты вернулся, — поправил Вальдес. — Поступай так и впредь. Возвращайся, чтобы уйти. Уходи, чтобы вернуться...
Утром Фельсенбург мог вспомнить немногое, но в том, что они с Бешеным собрались обогнуть Бирюзовые земли, лейтенант не сомневался.
Глава 2
Кагета. Гурпо
Сагранна. Яги
Кагета. Приют золотых птиц
400 год К.С. 7-й — 17-й день Летних Молний
1
Карло Капрас глядел на сияющую Гирени и пытался осознать — у него будет ребенок, которого придется куда-то девать. Новость пришлась, мягко говоря, не ко времени, но глупышка кагетка о войнах не думала и была в полном восторге. Это трогало, только лучше бы девчонка пила какую-нибудь траву...
— Он будет старший? — допытывалась Гирени. — Или у него далэко есть браты? Много братов?
Маршал задумчиво почесал укушенную кем-то летучим руку. Того, что где-то у него водятся дети, Карло не исключал, причем старшим могло быть побольше лет, чем Гирени. Другое дело, что дамы и девки, с которыми он спал, ничего такого не говорили.
— Твой — старший, — решительно объявил гайифец. Гирени захлопала в ладоши и тут же свела не знавшие щипцов бровки.
— Почему? — спросила она. — Ты здоровый, ты красивый, ты старый. У тебя должно быть много детков.
