Василий Горъ - Нелюдь
Снова смотрю поверх голов, вздыхаю еще раз, поудобнее перехватываю посох и вламываюсь в толпу…
… Первые локтей десять я смотрю только вокруг себя, привычно выискивая масленые взгляды и шустрые руки меллорских ловкачей. Потом реагирую на очередной слитный рев толпы и догадываюсь посмотреть на виселицу.
В петлях болтаются три трупа. Четвертый зачем-то снимают… Удивленно приподнимаю бровь: для Божественного Прощения поздновато — он мертв. Да и веревка — цела. Для отправки на кладбище — рано: слишком свеж.
В это время стражники делают шаг назад — и один из повешенных медленно проворачивается вокруг своей оси.
Улавливаю какую-то неправильность, повнимательнее вглядываюсь в его лицо и… равнодушно опускаю взгляд: эта четверка — последняя зарубка на моем Пути.
Опускаю капюшон пониже, протискиваюсь между двумя писцами, пахнущими пергаментом и чернилами, и в этот момент вся толпа подается вперед. И замолкает…
Снова поднимаю взгляд, замечаю два сине-черных пятна, поднимающиеся по лестнице, ведущей на помост, и криво усмехаюсь: надо же, монахи пожаловали…
… Первым до трупов добирается Глас Вседержителя. И тут же вскидывает над головой символ своего сана — жезл с оголовьем, изображающим солнце:
— Снимите их немедленно!!!
Стражники сглатывают слюну и угрюмо опускают взгляды. Потом один из них решается и отрицательно качает головой:
— Простите, брат Афалий, но мы не имеем права! Мы выполняем приказ его милости капитана Жерома! А это — преступники, виновные в… э-э-э… В общем, перед смертью они снасильничали девицу Селинию, дочь Анвара Чирка из Кузнечной Слободы…
— Что ты несешь, солдат? — шипит монах, потом поворачивается к толпе, поднимает лицо к небу и прижимает десницу к груди:
— Прости его, Бог-Отец! Ибо не ведает он истины и упивается ядом своих заблуждений!!!
Стражник стискивает пальцы на древке алебарды и делает шаг вперед:
— Девица Селиния уже опрошена. Есть два свидетеля, которые ви…
Второй монах — Перст Вседержителя — с грохотом бьет о помост своим посохом и ревет на всю площадь:
— Капитана Жерома сюда! Живо!!!
Стражник отшатывается, а братья во Свете, забыв про его существование, поворачиваются к толпе:
— Вчера вечером в Меллор пришел Двуликий…
… Говорят монахи красиво: заслушиваюсь даже я. И представляю, как по ночным улицам, заливаемым нескончаемым дождем, рыскает Бог-Отступник. Как он заглядывает в окна домов и вглядывается в лица детей, освещенные свечами и лучинами. Как отшатывается от дверей тех, чьи сердца пылают Светом Вседержителя. И как помечает те, за которыми живут неверующие — те, чьи черные души могут послужить проводником его злой воли.
Рыскает, конечно же, не один: в шаге за ним крадется один из его верных псов, нелюдь по прозвищу Меченый. И сжимает в потных ладонях иссиня-черный Посох Тьмы…
… Глас Вседержителя прерывает рассказ, делает эффектную паузу, переводит дух и продолжает всаживать в души своей паствы слово за словом:
— Двуликий силен и коварен: для того, чтобы ввергнуть девицу Селинию в бездну Неверия, ему хватило всего одного слова…
Еще одна пауза, во время которой монах гневно оглядывает толпу, и его голос превращается в рык:
— Да, всего одного слова! Слова лжи, сказанного ею на исповеди! Она согрешила, но решила, что молчание способно скрыть ее позор… Скрыло! Только не от Двуликого: ощутив ее слабость, Бог-Отступник проник в ее душу, отравил кровь и лишил Посмертия!!!
Люди, стоящие вокруг меня, бледнеют и почти одновременно чертят в воздухе отвращающие знаки.
— А когда на улицу вышли эти несчастные, она уже несла в себе его суть… Призывный взгляд… влажные губы… обнаженное бедро… — монах словно выплевывает слово за словом — и души наших братьев во Свете поглотило всепожирающее пламя греховной страсти…
Кривлю губы в ухмылке: да, «страсть» была. На самом деле! Ибо четвертый насильник, пьяный до синевы, не слышал ни хруста перебиваемых позвонков, ни треска проламываемого черепа, ни диких криков тех, кто умирал в каких-то двух локтях от него…
— … Они молили его о прощении! Однако Посох Тьмы не знает милосердия. Как и его бездушный хозяин. И выпил одну душу за другой…
— …приблизив Нелюдь к Темному Посмертию… — еле слышно шепчет мужской голос за моим левым плечом.
Где-то на краю сознания вспыхивает почти забытая боль.
Чтобы не думать о прошлом, я привычно оглаживаю зарубки Пути и невесть в который раз за день мысленно повторяю:
«Осталось полтора пальца… Всего полтора пальца… И…»
Глава 3. Баронесса Мэйнария д'Атерн
Пятый день четвертой десятины второго лиственя.
…Три цвета. Серый, белый и красный. Серый клинок, с кромкой, чуть подсвеченной алым. Белые блики на белогорском шлеме с роскошным красным плюмажем. И бордовая роза, лежащая рядом с серебристо-стальной латной рукавицей…
Рисунок мэтра Ланниора был безумно красив и донельзя романтичен: стоило прикрыть глаза, как перед внутренним взором появлялся могучий воин в иссеченных доспехах, восседающий на белоснежном коне и пристально вглядывающийся в полумрак трибун.
Миг, другой — и в его глазах, все еще видящих отблеск солнца на доспехах последнего поверженного противника, загоралась надежда, а с искусанных губ чуть слышно срывалось имя:
— Мэй…
— Мэ-э-эй? И что это ты тут читаешь, а?
Услышав скрипучий голос Аматы, я торопливо свернула свиток, найденный в одном из старых сундуков, и попыталась убрать его за спину. Не тут-то было: кормилица коршуном бросилась ко мне и вцепилась в плетеный шнурок с кожаной биркой, на которой были вышиты инициалы автора.
— Что это? Богомерзкие рисунки Ланниора Орнуанского? — разглядев затейливо переплетенные буквы «Л» и «О», растерянно спросила она. А потом гневно засверкала глазами. Так, как будто я держала в руках не эскизы для вышивания, которые были в моде каких-то тридцать-сорок лиственей тому назад, а ядовитую змею.
— Что в них богомерзкого? — спросила я. — Самые обычные рисунки…
— Обычные? — кормилица набрала в грудь воздуха, сжала сухонькие кулачки и взвыла: — Ланниор рисовал ОРУЖИЕ! То, чем твари, не верующие во Вседержителя, лишают людей жизни и надежды на посмертие!!!
— Твари? По-твоему, мой отец и Тео — твари?
— Барон Корделл уже осознал свою ошибку и теперь пытается вернуться к Вседержителю… — тоном, не терпящим возражений, заявила Амата. — А Теобальд погряз во грехе и сейчас на полпути к Отречению!!!
Я почувствовала, что задыхаюсь:
