Василий Горъ - Нелюдь
Вглядываюсь в серую пелену, нависшую над городом, пытаясь высмотреть в ней хоть какие-то признаки окончания дождя, и не нахожу.
В этот момент из черной двери вылетает юноша в цветах де Герренов, вжимает голову в плечи и несется в каретный сарай.
Не успевает он юркнуть в щель между створками дверей, как на втором этаже постоялого двора распахивается окно, и высунувшаяся наружу дородная дама истошно вопит:
— …и пелерину!!!
Поплотнее запахиваюсь в плащ и решительно выхожу из-под навеса: «Осталось полтора пальца. И…»
… Кривые улочки и подворотни Клоповника крайне немноголюдны: большинство жителей этой слободы так или иначе служит Ларрату, поэтому возвращается в свои дома перед самым рассветом. Однако пройти мимо нее я не могу: где, как не тут, можно наткнуться на желающих взять плату кровью?
Увы, сегодня Двуликий точно смотрит не на меня: за четыре часа скитаний я натыкаюсь только на парочку усталых сутенеров, одного резака и десяток потрепанных роз. И не срисовываю ни одного, даже самого завалящего, насильника, грабителя или убийцы!
… К полудню, до смерти устав от ненавидящих взглядов и порядком проголодавшись, улавливаю запах подгорелого мяса и сворачиваю в безымянный переулок.
Третий дом одесную пытается казаться постоялым двором: над его дверями приколочена самая настоящая вывеска, изображающая что-то вроде вставшей на дыбы коровы, а под ней накарябано что-то непонятное. Вроде «К…лев…й…ле…ь».
Перевожу взгляд на корову, присматриваюсь и с удивлением вижу черточки, напоминающие рога.
Хм, действительно олень…
Коновязи, кузницы и каретного сарая во дворе «Коровы» нет. Как, впрочем, и самого двора: единственными четвероногими обитателями Клоповника являются его жители. Те, которые привыкли рвать друг другу глотки по поводу и без, жрать то, что дают, и каждый вечер надираться до синевы. Поэтому все это — лишнее.
Две двери, скорее всего, тоже не нужны. Ибо я при всем желании не могу себе представить дворянина, который по доброй воле решится зайти в этот сарай…
Тяну на себя ту, что посветлей, вхожу внутрь и наталкиваюсь на вышибалу — угрюмого мужика на голову выше меня, который, судя по ширине плеч и шеи, в юности был то ли молотобойцем, то ли каменотесом.
Громила оценивает мою внешность, натыкается взглядом на мой посох, отшатывается и сглатывает слюну:
— Спаси и сохрани!!!
Что ж, реакция — что надо.
Прохожу мимо. Останавливаюсь в шаге от ступеней, ведущих в зал, и вглядываюсь в темноту…
… Лучина горит только рядом со стойкой хозяина. А весь остальной зал не освещен. Искать свободный стол вслепую мне не охота, поэтому поворачиваюсь к вышибале и негромко интересуюсь:
— Есть, где сесть?
— Д-да, ваша милость! — выдыхает тот и, не дожидаясь следующего вопроса, указывает направление…
… Стол и лавка на удивление чистые. Но изрезаны ножами так, что напоминают алатские резные наличники. Или дорожку Пути на моем посохе.
Провожу пальцами по столешнице и мысленно вздыхаю: нет, ощущения не те. Потом сажусь спиной к стене, опускаю котомку ошую, прислоняю посох одесную, поудобнее передвигаю чекан и кинжал и, подумав, откидываю капюшон: здесь, в Клоповнике, видали и не таких…
… Подавальщица — дородная баба раза в полтора ниже и шире вышибалы — ломится ко мне, как лось во время гона. Не замечая мелких препятствий в виде столов, лавок и сидящих на них посетителей. Широченные бедра раскачиваются, как палуба корабля в шторм, а необъятная грудь подпрыгивает вверх-вниз, пытаясь выпрыгнуть через очень низкий вырез чем-то заляпанного платья. Без толку — ладонь, ширине которой может позавидовать иной кузнец, периодически заправляет ее обратно…
— Мяса. Хлеба. Пива… — отрывисто перечисляю я. Потом кладу на стол копье и сдвигаю его вперед.
Баба расплывается в улыбке… и застывает. Нет, не из-за меня: ее взгляд направлен в правый угол, а в глазах не страх, а раболепие:
— Смирения, мой господин…
— Тебе того же… — отрывисто бросает ее собеседник, обходит мой стол и садится напротив меня.
Провожаю взглядом колышущийся зад подавальщицы, неторопливо перевожу взгляд на непрошенного гостя и начинаю его разглядывать.
Седые, очень коротко стриженные волосы. Худое, скуластое лицо. Свернутый набок нос. Тяжелый, чуть раздвоенный подбородок, заросший курчавой бородой. Вислые, но довольно ухоженные усы…
Шеи не видно. Но, судя по плечам и предплечьям, особо мощной она быть не должна… Руки… руки интересные: тыльные стороны ладоней покрыты десятками мелких шрамов. Тонкие длинные пальцы с очень коротко остриженными ногтями шевелятся словно сами по себе. А на правом мизинце блестит тоненькое серебряное колечко. Вернее, перстень, в данный момент повернутый камнем вниз…
Гость спокойно ждет, пока я удовлетворю свое любопытство, потом демонстративно переворачивает перстень камнем вверх и, наконец, здоровается:
— Смирения… Или лучше сказать «Забвения»?
Пожимаю плечами: попытки влезть в душу не цепляют уже давно…
— Ладно, обойдемся без приветствий… — без тени раздражения заявляет глава Меллорского братства Пепла, потом снимает с пояса кошель, вытряхивает его содержимое на ладонь и принимается складывать монеты друг на друга.
Складывает. Подравнивает получившийся столбик, а потом берет его тремя пальцами и ставит передо мной:
— Здесь десять золотых. Уходи…
Он что, сошел с ума?
Откидываюсь на стену, скрещиваю руки на груди и холодно интересуюсь:
— Ты пытаешься меня купить?
— Зачем? — удивляется мой собеседник. — Того, что ты ищешь, тут больше нет… И не будет, пока ты в городе… Слово! А это… Это мое пожертвование Двуликому…
Душу тут же сковывает лед: слово главы Серых тверже алмаза. Поэтому я снимаю с пояса кошель, развязываю его и ссыпаю в него монеты:
— Я тебя услышал…
… Делать в городе больше нечего. Поэтому, доев, я выхожу на улицу и неторопливо бреду по направлению к Западным Воротам: до заката еще далеко, значит, я могу успеть пройти по тракту не один десяток перестрелов.
Прохожу по Угольному переулку, чуть не теряю сапог в луже на Горшечной, сворачиваю на Глиняную и останавливаюсь: от постоялого двора «Три карася» и до Лобной площади колышется море мокрых людских голов.
Дальнего «берега» не видно — он теряется в сплошной стене дождя.
Поднимаю взгляд к облакам, стираю с лица струйки воды и мысленно вздыхаю — кажется, надо идти в обход. Только вот в такую погоду Поточная превращается в самую настоящую горную речку и сбивает с ног даже коней. Идти через Кожевенную Слободу — слишком долго. Выходить из города через другие ворота — это лишний крюк.
