Вероника Мелан - Рыжая клякса (СИ)
— Они не возьмут вашего менеджера! Требуйте с них письменное заверение, заверяйте у адвоката.
Усатый на экране вздрогнул и перевел удивленный взгляд на прилизанного мужчину с узкими глазами.
— Мистер Аткинс, мы бы хотели быть уверенными насчет назначения мистера Доусона менеджером вашей компании — вы согласны добавить этот пункт в договор?
Узкоглазый фальшиво улыбнулся и ответил «конечно».
Марта отвела взгляд от экрана.
— Врут, собаки. Они все время врут.
Дилан недовольно покачал головой и сложил руки на груди. А через минуту, как она и ожидала, закинул длинные ноги на стол и откинулся на спинку стула.
— Все в этой жизни врут, Марта. Ты тоже?
— Конечно.
Она даже не задумалась с ответом. Все врут — она знала, как никто другой. Врут себе, друзьям, соседям, снова себе.
— А насчет чего врешь ты?
— Насчет тебя. Что ты стоишь хоть единого светлого чувства.
— А я не стою?
— Думаю, нет.
— Так в каком случае ты врешь — когда говоришь «нет» или «да»?
— Сама пока не знаю.
Ей надоело подпиливать ногти — еще пять минут, и она спилит их до нуля. Остывший на столе чай, полумрак, экран с двадцатью застывшими над чтением договора головами, пристально смотрящий на нее Дилан — что ему нужно? Что он пытается увидеть?
Марта поняла, что вновь не в силах прочитать его мысли. Когда он правдив, когда обманывает? И разозлилась от собственного бессилия — не может быть, чтобы новые химикаты не развили способность до максимума!
— Слушай, Дилан,… - спросила безмятежно, легко, почти играючи, — а я тебе нравлюсь?
И сжала пластиковую ручку пилки так, что та согнулась аркой.
— Конечно, нет, Клякса.
Голос ровный, взгляд устремлен на экран, короткий хвостик на противоположную стену.
Марта зажмурилась, изо всех пытаясь определить, прозвучала ли в последних словах правда, но так и не смогла.
Индикатор молчал.
Разжала веки, разжала пальцы и шумно выдохнула — в груди клокотала ярость.
Скрипнул под тяжелым весом стул.
— Не пытайся расколоть меня, рыжая — у тебя не выйдет. Лучше следи за экраном — тебе платят именно за это.
Прозвучало холодно.
Прозвучало до обидного правдиво.
По домам они разошлись через еще один долгий час, проведенный в полном молчании. На экране больше никто не врал — видимо, почувствовали, что бесполезно. Дилан ушел, не попрощавшись, а Марта не стала просить подвезти ее до дома — побрела пешком до остановки.
Почему она не купит машину?
Почему не перестанет думать о нем?
Почему вообще не заживет новой жизнью?
Потому что были другие времена, когда Дилан ей улыбался. Тогда она таяла от счастья, летала на крыльях, пела и кружилась в восхищении миром, а потом… слишком много ему показала. Слишком напористо и резко; и Дилан схлопнулся. Закрылся, принялся рычать, стал постоянно отталкивать.
Нет, он ничего ей не обещал даже тогда, но тогда хотя бы улыбался. Как много она отдала бы за одну улыбку сейчас. Как много…
Мимо, обдав облаком газа, проехал желтый полупустой автобус. Марта ускорила шаг. Наверное, в следующий раз она не наденет леггинсы.
*****Вечером она вновь смотрела на кольца.
Почему одним достается все, а другим ничего? Неужели это так много — получить взаимность от того, кому отдал сердце? Почему в мечтах лепестки, а в реальности одни шипы?
Не надо многого… Не надо обещаний, не нужно признаний, не нужно жить вместе… Но хоть одну теплую улыбку — это она может попросить? Один взгляд без яда, одно слово без желчи, одну улыбку просто так, не за что-то — настоящую, искреннюю. Хоть один день без брони и без страха, без попыток защититься, без заранее приготовленной к боли от того, что ударят?
А кольца? Что кольца…
Они не при чем. Это просто кольца — просто символ любви, которой никогда не будет. Просто красивая картинка о том, что однажды то, самое тонкое, ей наденет на палец любимый. Назовет своей. Посмотрит с нежностью.
Никогда этого не будет.
Некоторые мечты не сбываются, а некоторые женщины не умнеют и все никак не могут прозреть.
Стыдно. И грустно.
*****На следующий день она пригласила его в кафе — Дилан отказался. Позже тем же вечером увидела его смеющимся в коридоре с незнакомой красоткой и разозлилась — не помогла никакая броня. Долго страдала ночью под одеялом. Еще через день они поругались так, что Бранниган едва не оттаскал ее за волосы — она назвала его «тупым самовлюбленным недоумком»; после этого Марта пошла в бар и напилась пива, беспричинно накричала на бармена и пнула на улице банку — попала ей в лоб сидящему у стены бродяге и долго извинялась. Оставила на грязном, лежащем на тротуаре, одеяле двадцать долларов. Всю дорогу пьяно цедила ругательства сквозь зубы.
А еще через день Дилан пришел сам.
Домой.
К ней домой. И Марта, позабыв о том, что, наверное, выглядит некрасиво, распахнула рот и застыла в безмолвии.
Чтобы войти, гостю пришлось просто оттеснить хозяйку к стене.
*****— Чем обязана? Чай, кофе?
— Коньяка у тебя нет?
— Нет.
— Ах, да — такая цаца, наверное, и не пьет вовсе.
Марта стояла посреди гостиной и тихо свирепела, ощущая собственную растерянность — она оказалась неготовой, полностью неготовой к его визиту. В хлопковых оранжевых штанах, длинной майке, тапочках (тапочках!), в которых, наверное, казалась клоуном. Без макияжа, растрепанная и, конечно же, без привычной брони.
Скорее… Скорее! Латные наручи, кольчуга, шлем, опустить забрало, железные подштанники и заслонка на сердце.
Уф… Почти все.
Неопрятный внешний вид мешал почувствовать себя во всеоружии — ну почему она не ходит дома на каблуках, с уложенными волосами и дымящейся сигаретой, воткнутой в длинный мундштук? Почему не умеет сохранять на лице выражения безразличия и презрительно-равнодушно выгибать одну бровь, вопрошая: «как ты посмел отнять драгоценную минуту моего времени, вломившись без приглашения?»
Нет, пока именно Дилан ощущал себя хозяином гостиной — прохаживался вперед назад, разглядывал стоящие на полке предметы, наклонялся, читая корешки книг, скользил незаинтересованным взглядом по старой модели телевизора, лежащей сверху кружевной салфетке и смятой, из-за постоянного сидения калачиком, накидки кресла.
— Так приготовить тебе чай или кофе? Не буду спрашивать в третий раз. — Спросила она грубее, чем намеревалась.
— Ты всегда такая грымза? Даже дома не можешь расслабиться?
Расслабиться? Да как смел этот мужик вломиться в ее покои, в ее крепость, в единственное недоступное для его язвительных шуток место и упрекать в отсутствии спокойствия? И как смеет вести себя, как король, пред чьим взором кланяется убогая рабыня, не способная шагу ступить без того, чтобы не опозориться?
