Елизавета Дворецкая - Чары колдуньи
Напряженный взгляд Аскольда, скользя по приближающимся лодьям, довольно скоро нашел крепкого молодого парня — не выше среднего роста, но плечистого, из-за чего он даже казался слишком широким, с круглой головой, крупными грубоватыми чертами лица, благодаря чему выглядел старше своих восемнадцати лет. Княжич Борислав Мстиславич был некрасив, но сила и твердость, даже норов, отражавшийся во всем его облике и в выражении лица, заставляли с ним считаться. Цветные греческие шелка и прочую дребедень он презирал, носил простую, зачастую некрашеную потрепанную одежду, мало чем отличавшуюся от рубахи и портов любого отрока, и только на пиры и жертвоприношения будто через силу одевался так, как пристало наследнику княжеского рода. Вот и сейчас князь Аскольд не распознал бы княжича среди прочих гребцов, налегавших на весла, если бы не знал его в лицо. Но уж это лицо он знал очень хорошо! Не было для него на свете человека более ненавистного, чем тот, кто, не скрываясь, собирался сделаться его наследником!
Лодьи подходили к берегу, приставали вдоль длинной полосы, выискивая себе свободное место среди стоявших тут лодей и долбленок, — сейчас, весной, торговля оживилась и киевский Подол ежедневно был заполнен народом, суденышками и разнообразными товарами. В теплую пору года торговые гости раскидывали здесь шатры, ставили шалаши, иные копали землянки, которые зимой оставались необитаемы. Но уже было тут и несколько прочных строений: кузница, гостиные дворы для наиболее богатых купцов, в основном козар. В прошлом году ладожский воевода Велем, родной брат княгини Дивомилы, выстроил большой дом навроде тех, что стояли в Ладоге, и при нем клеть для товаров. За крышами и навесами уже было не видно самого берега: прежде пустая отмель, Подол в разгар лета становился похож на целое поселение под киевскими горами. На Варяжском море такое торговое поселение, без укреплений, оживленное по большей части летом, называли словом «вик».
Жители и пришлый торговый люд сбежался поглядеть на приезжих, над Подолом висел гул, раздавались выкрики. И выкрики эти были не слишком дружелюбными — от княжьей дружины все знали, что случилось зимой и почему князь снова сердит на деревлян. Их здесь не любили даже сильнее, чем на севере варягов. С заморскими пришельцами волховские словены то ссорились, то мирились, но поляне и деревляне, происходя от общего корня и проживая в непосредственной близости, обречены были на борьбу до тех пор, пока одно племя окончательно не одолеет и не поглотит другое.
Позади Аскольда стоял киевский воевода Хорт Катилович, рослый, крепкий мужчина лет сорока, с рыжевато-русыми, уже подернутыми сединой волосами, с морщинистым лицом, иссеченным степными ветрами. На левой руке у него не хватало трех пальцев. Рода он был незнатного: отец его, Катило, иначе Кетиль Одноглазый, пришел в Киев в русской дружине князя Дира, а мать была никому не ведомой пленницей. С малолетства он рос при дружине и постепенно выдвинулся благодаря решительности, отваге и опыту, так что сейчас числился среди вождей старшей дружины. О происхождении его напоминал только варяжский оберег в виде маленького бронзового молоточка, который он носил на поясе. Человек дельный, расторопный и толковый, он по первому слову князя разослал свою челядь по дворам и теперь, оглядываясь, отмечал, как собираются со всех сторон киевские мужики — кто с топором, кто с копьем и луком. Постоянная княжья дружина была невелика, но ополчение Киева могло дать еще сотню воев. Также и прибывающие торговые гости были по договору обязаны, в обмен на право торговли, вливаться в княжью дружину, если во время их пребывания в Киеве возникнет такая нужда.
Деревлянская дружина насчитывала человек сорок, не считая гребцов. Князь Аскольд нарочно не подходил к берегу ближе: во-первых, велика честь для младшего Мстиславича, а во-вторых, гораздо удобнее отрезать того от воды, от лодей и товаров, а уж потом начинать разговор. О чем будет этот разговор, Аскольд хорошо знал. Какова наглость! После зимних событий он и не ждал, что деревляне посмеют явиться со своими товарами в Киев. Торговый обоз отправлялся в Царьград в конце березеня — в начале травеня, чтобы через месяц, к началу кресеня, быть уже на месте. По договору деревляне имели право к нему присоединиться, но в этом году Аскольд не велел их ждать, и обоз, составленный из купцов полянских, саварских и радимичских земель, ушел уже дней десять назад. А эти все-таки явились, хоть и припозднились! Видно, столько награбили, что не вдруг и довезешь! Аскольд кипел от негодования, но на его лице это почти не отражалось, разве что взгляд серых, глубоко посаженных глаз из-под лохматых рыжевато-золотистых бровей стал еще более угрюмым, а руки, крупные, загрубелые, корявые, как у мужика, привыкшего валить деревья и расчищать пал, невольно сжимались в кулаки. Но теперь он за все с ними посчитается. Волчонок сам пришел к нему в руки. То ли от глупости Мстислав послал младшего сына с такой маленькой дружиной, то ли от самодовольства — не ждал, что киевский князь посмеет защитить свои права!
Деревляне тем временем высадились на берег, тянули на песок тяжелые лодьи, нагруженные мешками и бочками, спрыгивали в воду, толкали. Киевляне не помогали им, а только смотрели, не подходя близко. Княжич Борислав тянул и толкал наравне с прочими, потом взял с кормы свернутый плащ-вотолу — из толстой темной шерсти, некрашеный, будто у обычного ратника, — но даже не надел, а положил на плечо и пошел вверх по тропе, туда, где приметил шитую золотом шапку и ярко-красный, пламенеющий на ветру плащ киевского князя Аскольда.
Княжич Борислав вез продавать как дань, собранную его отцом с подвластных земель, так и товары, выделенные для продажи деревлянскими родами — наиболее знатными и состоятельными. Многие из старейшин сами зимой скупали охотничью добычу в своих волостях и таким образом собирали многие сотни шкур — куньи, бобровые, лисьи, волчьи, медвежьи. Шкурки вевериц считались сороками[2] — этого добра в лесах было завались. Обменивая их на киевских, а то и на греческих торгах, многие скопили немалые богатства, и почти все деревлянские старейшины, сопровождавшие княжича Борислава, были одеты гораздо лучше его. Выйдя из лодей, они натянули козарские кафтаны, отделанные полосами цветного шелка, перепоясались кожаными ремнями с серебряными бляшками. Странно было видеть, что во главе этого сборища почтенных, зрелых мужей с длинными бородами и в дорогих куньих шапках идет молодой парень в короткой рубахе, одетый не просто скромно, а бедно. Борислав рубаху с дороги переменить и не подумал, в чем Аскольд увидел одно неуважение к хозяину, то есть к себе.
