Наталья Игнатова - Дева и Змей
От наставников, впрочем, Мико не избавился и в Лаэре.
Он начал постигать этот мир, а с ним — в нем — устройство всего бесконечного множества реальностей. Он узнал о Полудне и Полуночи, о вечной, не прекращающейся вражде двух Сил. О том, что прекратить войну они не могут, но не могут и уничтожить друг друга, потому что в этом случае погибнет все сущее. Есть Закон, и он — оно? — всегда убивает победителей.
Принц узнал о трех мечах: о Санкристе, заменившем душу его деду; о Светлой Ярости, ставшей душой его бабушки. И о Звездном, самом главном из мечей, о Звездном, который только и ждет, чтобы бабушка убила деда или, наоборот, дед уничтожил свою жену.
Разве так может быть?
Нет, конечно нет. Но если такое случится, Звездный придет и убьет того, кто останется.
Узнать, что дед не всесилен, было странно. Наверное, даже страшно. Впрочем, все равно, был еще отец, неуязвимый и смелый, и с ним-то не справился бы никакой Закон, никакой меч. Хотя бы даже и Звездный.
А пока порядок и покой царили во вселенных.
Мико интересно было поглядеть на воинов Полуночи, на мудрецов и рыцарей, на разнообразных фейри, которых отец называл одним словом: нечисть. Мико, оглядываясь на деда, обливал презрением воинов Полудня, мудрецов и рыцарей, и разнообразных фейри, которых отец называл тем же самым словом. Но интереснее всего были дорэхэйт, народы Сумерек. Дорэхэйт, обитающие в Срединном мире, называли себя алфар[21]. Были алфар воздушные и подземные, алфар воды и огня, алфар всего живого, что только есть в Лаэре, за исключением, конечно, фейри.
Никакие не рыцари, вовсе не мудрецы, веселые и дружелюбные, алфар могли быть большими, как взрослые, но они не воображали себя умниками, ничему не учили, а так же, как маленький принц, любили летать и знали много разных игр.
А еще им очень нравились его крылья. Ни у кого из них не было таких. Друзья-алфар прозвали принца Эйтлиайном. Крылатым. Мико был доволен новым прозвищем, тем более что имя, которым его окрестили, называть кому-то все равно было нельзя.
Крылья деда были черными, плотными, очень острыми на сгибах — дед показывал, как ими можно драться и убивать. А когда он разворачивал крылья, они становились похожи на небо, или становились небом. Ночным, туманным, с редкими проблесками звезд.
Крылья Мико были мягкими, как шелк, собранными из множества серебристых блестящих перьев. И, конечно, такими крыльями никого нельзя было убить, разве что оглушить, если очень сильно хлопнуть, но это ни в какое сравнение не шло со страшными ранами, которые оставляли крылья деда. И княжич расстраивался: что это за крылья, на которых можно только летать?
— Твои крылья, как свет, — сказали ему алфар, — ничего нет красивее их, только рассветы или закаты могут сравниться с этим сиянием.
Так Мико впервые услышал о часах кэйд и динэйх[22]. О времени, когда небо становится алым и золотым, и жидким огнем растекается по нему свет солнца. Именно в эти часы в Тварном мире нападала на него холодная лягушачья спячка. Но в Лаэре не было рассветов и не было закатов. Здесь и солнца не было: каждый обитатель Срединного мира придумывал себе свой день и свою ночь, и никто не следил за ходом времени, а время словно бы и не шло.
— Зачем тебе смертное тело? — спрашивали алфар. — Кто запер тебя внутри человеческой плоти? Тебя наказали?
— У меня внутри душа, — гордо отвечал принц.
Ответ его тщательно обдумали — дорэхэйт не очень хорошо умели думать, зато с ними интересно было играть. Тем не менее однажды, в самый разгар веселья, Мико вдруг предложили:
— Давай мы убьем тебя и освободим от тяжелой плоти. Ты станешь живым, свободным и будешь уметь все-все, что умеют фейри, и не надо будет учиться. Можно будет все время играть.
Идея была необыкновенно заманчивой. Не учиться и все время играть, кто бы не захотел? Вот алфар ничему никогда не учились и даже не знали, что это такое — дети, никаких маленьких фейри не бывает, принц был единственным. А еще наверняка не придется больше носить одежды смертных, и есть их еду, и не надо будет бояться собак и черных козлов, которые почему-то так и норовили укусить или забодать, заходились лаем и трясли косматыми бородами. Все так, но… убить. До этого момента Мико не задумывался над тем, что его, оказывается, тоже можно убить. Как убили кормилицу, как убивали фейри, чьи жизни шли ему в пищу… нет, с ним такого случиться не может. Кормилица стала холодной и неподвижной, и лицо у нее посинело, а тело все скрючилось. Фейри, умирая, рассыпались в пыль. Разве с ним можно проделать такое? Разве это получится?
Он отказался от предложения друзей не потому, что поверил в свою смерть, а потому, что вспомнил: умирать больно. Что такое боль Мико успел узнать хорошо: отцовский замок располагал к такого рода открытиям. Князь порол любимого сына если не ежедневно, то уж через день-то — обязательно. Наказывал всегда за дело, это Мико понимал, но, мирясь с воспитательным эффектом боли, все же считал, что без нее было бы лучше. Особенно, когда он загорелся идеей посмотреть на закат или рассвет, и отец так вдумчиво объяснил ему, что лучи солнца в эти часы для него опасны, что княжич всю ночь не мог сидеть, а лежал только на животе.
И все-таки, все-таки… О смерти он спросил у одного из наставников. Тот понял, что принц интересуется не прадедушкой, а собственными перспективами, и объяснил, что да, действительно, стать настоящим фейри, войти в силу и научиться всему, что только может быть доступно внуку Владыки Темных Путей, он сумеет лишь после смерти. Когда дух и душа освободятся от оков плоти. Но, насколько было известно наставнику, Владыка желал, чтобы внук его оставался живым. Возможно, таково было желание князя. И вообще, с подобными вопросами лучше обращаться лично к Владыке или к его сыну.
Мико так и сделал. Спросил у деда, нельзя ли ему поскорее умереть и покончить с учебой?
Владыка погрустнел и уточнил:
— Ты так хочешь поскорее стать взрослым?
— Да! — с готовностью ответил принц.
Ему показалось, что быть взрослым в его представлении отличается от смысла, который вкладывал в это понятие дед, но… став взрослым, он ведь сам будет решать, как ему жить и что делать.
— Поговори с отцом, — предложил Владыка, — я не хотел бы лишать тебя всех прелестей детства, но пока ты ребенок, ты не поймешь своего счастья. А у твоего батюшки есть более веские аргументы.
