Джо Аберкромби - Полукороль
– Из-за моей руки… или из-за ее отсутствия, я собирался отказаться от своего титула и присоединиться к Министерству. Но мой отец, Утрик, был убит. Предан Гром-гил-Гормом и его министром, Матерью Скаер… или так говорили. Я повел двадцать семь кораблей в набег против них. Мой дядя Одем составлял планы. – Он заметил, что его голос дрожит. – Которые включали мое убийство и кражу моего стула.
– Принц Ярви, – пробормотал Анкран. – Младший сын Утрика. У него была увечная рука. – Ярви выставил ее на свет, и Анкран оценивающе посмотрел на нее, задумчиво постукивая себя по скрюченному носу. – Когда мы в последний раз проходили Торлби, шли разговоры о его смерти.
– Объявление было сделано немного преждевременно. Я упал с башни, и Мать Море вымыла меня в руки Гром-гил-Горма. Я притворился поваренком, а он надел на меня ошейник и продал в рабство в Вульсгарде.
– И там мы с Триггом тебя купили, – задумчиво проговорил Анкран, прокручивая эту историю в уме, как торговец крутит кольцо, пытаясь определить, сколько золота в сплаве. – Потому что ты сказал мне, что можешь грести.
Ярви мог только пожать плечами, пряча увечную руку обратно в тепло овчины.
– Как видишь, не самая большая ложь из тех, что я говорил.
Джод надул щеки.
– Несомненно, у каждого есть секреты, но этот побольше среднего.
– И намного опаснее, – сказала Сумаэль, прищурив глаза. – Зачем было нарушать тишину?
Ярви подумал об этом.
– Вы заслуживаете знать правду. Я заслуживаю сказать ее. А правда заслуживает того, чтобы быть сказанной.
Снова тишина. Джод снова втирал жир в ступни. Анкран и Сумаэль обменялись долгими хмурыми взглядами. Наконец Ральф высунул язык между губ и издал долгий неприличный звук.
– Кто-то верит в этот вздор?
– Я верю. – Ничто встал и поднял меч. Его глаза были громадными и черными. – И теперь я произнесу клятву! – Он вогнал клинок в огонь, закрутились искры и все от удивления отпрянули. – Клятву солнца и клятву луны. Пусть она будет цепью на мне и не дает мне покоя. Мне не будет покоя, пока законный король Гетланда не сядет снова на Черный Стул!
На этот раз тишина держалась еще дольше, и Ярви был ошеломлен больше всех.
– У вас когда-нибудь было ощущение, что вы живете во сне? – пробормотал Ральф.
Джод снова вздохнул.
– Часто.
– В кошмаре, – сказала Сумаэль.
На следующий день рано утром они поднялись на гребень, и им открылся вид прямо из сна. Или, возможно, из кошмара. Вместо белых холмов впереди они увидели черные далекие горы, призрачные в дымке из пара.
– Жаркая местность, – сказал Анкран.
– Место, где боги огня и льда воюют между собой, – прошептал Ничто.
– Выглядит довольно приятно, – сказал Ярви, – для поля битвы.
Между белой землей и черной была полоса зелени. Растительность колыхалась от ветра, над ней кружились облака разноцветных птиц, и вода блестела от солнца.
– Полоска весны, вырезанная из зимы, – сказала Сумаэль.
– Я ей не доверяю, – сказал Ничто.
– А чему ты доверяешь? – спросил Ярви.
Ничто в ответ не столько улыбнулся, сколько показал свои сломанные зубы и поднял меч.
– Только этому.
Как только они пошли, вчерашнее разоблачение уже никто не вспоминал. Словно они не знали, верить ли ему, а если верить, то что делать дальше. Так что решили притворяться, будто ничего не было и относиться к нему, как прежде.
В конце концов, для Ярви это было нормально. Он всегда ощущал себя больше поваренком, чем королем.
Снег под его истоптанными сапогами стал тоньше, потом растаял и стал проникать внутрь, потом превратился в скользкую грязь, а потом и вовсе исчез. На земле сначала появлялись пятна мха, потом она покрылась высокой зеленой травой, а потом стали встречаться дикие цветы, и даже Ярви не знал их названий. Наконец они вышли на галечный берег широкого пруда, где над молочной водой поднимался пар, и скрученное дерево шуршало оранжевыми листьями над их головами.
– Я провел несколько лет, и в частности последние несколько дней, размышляя, что я такого сделал, чтобы заслужить такое наказание, – сказал Джод. – Теперь размышляю, как я заслужил такую награду.
– Жизнь не сводится к заслуживанию, – сказал Ральф, – скорее к тому, чтобы стащить то, что не приколочено. Где там удочка?
И старый налетчик стал вытаскивать рыбу из мутной воды так быстро, как только забрасывал крючок. Снова пошел снег, но он не ложился на теплую землю. Кругом была сухая древесина, так что они разожгли костер, и Анкран приготовил на плоском камне банкет из рыбы.
Потом Ярви лежал на спине, положив руки на полный живот, а натертые ноги в теплую воду, и думал, когда в последний раз он был счастлив. Точно не тогда, когда получал очередных позорных тумаков на тренировочной площадке. И определенно не тогда, когда прятался от ударов отца или съеживался под взглядом матери. Даже не тогда, когда сидел перед огнем Матери Гандринг. Он поднял голову, чтобы посмотреть на лица таких разных напарников по веслу. Кому будет хуже, если он никогда не вернется? Конечно, неисполненная клятва, это не то же самое, что клятва нарушенная…
– Возможно, нам надо остаться здесь, – пробормотал он.
Сумаэль насмешливо скривила уголок рта.
– А кто тогда поведет людей Гетланда в светлое будущее?
– У меня есть чувство, что они туда доберутся. Я могу быть королем этого пруда, а ты моим министром.
– Мать Сумаэль?
– Ты всегда знаешь правильный путь. Можешь отыскать для меня меньшее зло и большее благо.
Она фыркнула.
– Их нет на картах. А мне надо пописать. – И Ярви посмотрел, как она уходит в высокую траву.
– Похоже, она тебе нравится, – пробормотал Анкран.
Голова Ярви дернулась в его сторону.
– Ну… она всем нам нравится.
– Конечно, – сказал Джод, широко ухмыляясь. – Мы бы без нее пропали. Буквально.
– Но тебе, – проворчал Ральф, закрыв глаза и сцепив руки на голове, – она нравится.
Ярви кисло скривил рот, но обнаружил, что не может этого отрицать.
– У меня увечная рука, – пробормотал он. – Все остальное во мне работает.
Анкран выдал что-то похожее на смешок.
– Думаю, и ты ей нравишься.
– Я? Да она со мной суровей, чем с кем угодно!
– Точно. – Ральф тоже улыбался, довольно вминая плечи в землю. – О, помню я, каково это, быть молодым…
– Ярви? – Ничто стоял прямо и твердо на камне перед раскинувшимся деревом, не выказывая никакого интереса к тому, кто кому нравится, и смотрел в ту сторону, откуда они пришли. – Мои глаза уже старые, а твои молодые. Это дым?
