Андрей Мартьянов - Отречение от благоразумья
(Приписка на полях: судьба и люди оказались не слишком милостивы к госпоже Галигай. Ее судили — по отзывам очевидцев, она держалась на суде с редкостным достоинством, какового за ней ранее не замечалось, и защищалась до последнего, причем самостоятельно, отказавшись от положенного ей адвоката. Услышав решение судейских, признававших ее колдуньей и приговаривавших к отделению головы с последующим сожжением тела, она не опустилась до воплей и молений о пощаде, а заявила, что единственная ее вина — обладание умом, более быстрым и острым, нежели ум королевы Марии.
В какой-то мере это смелое утверждение соответствовало истине...
Наследника семейства Кончини — Галигай, крестника Генриха IV Наваррского, лишили всех званий и почти всего имущества, стремительно переместившегося частично в королевскую казну, частично к новым любимчикам королевы — де Люиню и Бассомпьеру. В жизни французского двора перевернулась очередная страница, теперь всех занимало предполагаемое заключение брачного контракта между дофином Людовиком и испанской принцессой Анной. Так проходит земная слава!)
— Так что удалось разузнать его эманенции дю Плесси, благодаря чему на нас вновь снизошло счастье лицезрения в Праге его высокопрео... преподобия господина легата? — вернулся я к прерванному разговору.
— Не стройте из себя прожженного подхалима, — скривился святой отец, хотя мне показалось, что он доволен. — Его бойкое преосвященство дю Плесси, вращаясь среди заговорщиков, пришел, как ни странно, к тому же выводу, что и вы — где-то в Праге кто-то дергает за ниточки, а мы видим лишь последствия этих дерганий. Поэтому сегодня я собираюсь перерезать часть этих ниток и посмотреть, что будет. Не переживайте, кара вполне заслуженная: за вашими друзьями из венецианского посольства полно грешков. Начнем с синьора Маласпины.
— Чем он провинился? — обеспокоено спросил я. — На него опять сочинили очередной донос? Послушайте, ваше высокопреподобие, не каждый донос является истиной в последней инстанции, вы это хорошо знаете...
— А еще я знаю то, чего не знаете вы и что Маласпина предпочел бы держать в строжайшей тайне, — герр Мюллер жестом заставил меня заткнуться и внимать. — Скажем, свое настоящее имя. Его зовут Чезаре. Чезаре Маласпина, родной племянник Луиджи Маласпины, мирно почившего в феврале сего года по дороге из Рима в Прагу, куда он следовал, дабы приступить к выполнению пастырских обязанностей. Синьора Луиджи Маласпину действительно назначили кардиналом пражским, но тяготы долгого пути и преклонные годы взяли свое. Не доехав до Мюнхена, престарелый кардинал скончался, введя тем самым племянника во искушение, против которого тот не смог устоять.
— Значит, он приехал в Прагу под видом собственного дядюшки и с его бумагами, а Штекельберг был прав от первого до последнего слова, называя его самозванцем... — несколько растерянно подытожил я.
— Истинно так, — отец Густав назидательно поднял наманикюренный перст. — Редкий случай, когда ваш на редкость безалаберный приятель умудрился попасть в цель. Что, кстати, заставляет задуматься над его потрясающей осведомленностью.
— Где же Маласпина-младший допустил роковую ошибку? — заинтриговано уточнил я.
— Ему не пришло в голову, что его в чем-то заподозрят и пошлют запрос о его персоне в Ватикан. Это сделал отец Алистер и, независимо от него — я. Мы оба получили ответ, сравнили его с имеющимся в нашем распоряжении человеком, и пришли к одним и тем же неутешительным выводам, — герр Мюллер изобразил на физиономии сложное выражение скорби и сочувствия одновременно. — Кроме того, господин самозванный кардинал совершил еще одно неосторожное действие — отправил тело почившего дядюшки на родину, в Болонью. Прах синьора Луиджи благополучно свершил обратный путь, дав наблюдательным людям повод к размышлению: если в фамильном склепе почиет Луиджи Маласпина, кто тогда занимает пост кардинала в Праге? Его неведомо откуда взявшийся тезка? У меня нет особых претензий к тому, как новоявленный кардинал выполнял свои обязанности, я даже готов похлопотать, чтобы его оставили на прежнем месте — Чезаре рукоположенный священник и вполне справляется с обязанностями пастыря... Если синьор Маласпина даст вразумительные ответы на интересующие меня вопросы, — добавил он после многозначительной паузы, не предвещавшей ничего хорошего.
— А делла Мирандола? — торопливо напомнил я. — В чем вы собираетесь обвинить его?
— С этим господином дело обстоит гораздо сложнее, — отец Густав побарабанил пальцами по столешнице, оценивающе посмотрел на меня и решил, что я достоин узнать кое-что из его секретов. — Видите ли, мне удалось побеседовать с людьми, имевшими честь знать молодого Кьянти в Венеции. Их мнение о сем юноше выражалось весьма однообразно и неприглядно. Цитирую дословно: «Целеустремленный карьерист, педант, скряга, буквоед, ханжа».
— Это говорили про Мирандолу? — не на шутку оторопел я. — Может, они имели в виду другого человека?
— Аллесандро делла Мирандола, маркиз Кьянти, венецианец, двадцати семи лет, единственный наследник богатейшей фамилии, успешно делавший карьеру при Совете Десяти и благодаря своим качествам назначенный посланником в Прагу, — въедливо перечислил отец Густав. — Вы знаете в Праге какого-нибудь иного Мирандолу, подходящего под это описание?
— Н-нет... — промямлил я.
— Тогда молчите и слушайте. Новый посланник прибывает на место службы, и тут его характер разительно меняется. Он забрасывает дела службы, превращает особняк посольства в настоящий вертеп и лупанарий, берет под свое покровительство актерскую труппу, и в довершение всего с удивительной поспешностью вступает в брак с синьорой Андреолой Фраскати-Клай, которую еще официально не признали вдовой!
— И постоянно ходит в маске... — растерянно дополнил я. — Но согласитесь, святой отец, в поступках делла Мирандолы, может, чувствуется отголосок легкого безумия или крайнего легкомыслия, однако их трудно назвать противозаконными, а тем более имеющими отношение к ереси, козлопоклонничеству или чему такому... Прага кого угодно сведет с ума.
— Глядя на вас, в это верится все больше, — злорадно отметил господин папский легат. — Нет, делла Мирандола не безумен и не одержим, подобно бедняге Краузеру, неотступно таскающемуся за нами. Слишком уж часто его поминают в доносах и письмах, и мне это не нравится. Если он ни в чем не виновен, во что я не верю — мы его отпустим. Если же нет...
— А что скажет господин Мартиниц, когда вы заявитесь арестовывать двух не последних людей в Праге — посла Венецианской республики и назначенного папой кардинала? — отомстил я. — Как вы собираетесь оправдываться, когда известие о ваших действиях дойдет до Венеции?
