В. Бирюк - Вляп
-- Счастье тебе привалило. Господин велел тебя привести. Ты рад?
Конечно. Только новость... такая волнующая. Я чувствую как подскакивает сердце. О Господи... Сейчас я увижу своего хозяина, своего владетеля. Самое дорогое, что у меня есть в жизни. Ради чего я умереть готов! Какой он? Что он скажет? Как посмотрит, какое впечатление я на него произведу? А вдруг я ему не понравлюсь? А вдруг он меня отошлёт куда-нибудь? И я не смогу видеть его? Как жить тогда? Без счастья, без возможности хотя бы изредка, хотя бы издалека увидеть его, хозяина моего?
-- Кончилось твоё учение. До срока. По-хорошему, надо бы тебя еще многому поучить. Да вот хозяйка торопится - хочет тебя внуку к Новому году подарить. А он как раз нынче к бабушке своей в гости приехал. Как они из-за стола выйдут, так нас и позовут. А пока еще одну вещь успеем сделать. Ты, когда тебя к боярыне приводили, смотрел на неё дерзко и удом своим дразнился. Так что, чтобы подарок внучку понравился, и ты при дарении хозяйку не осрамил, велела она уд тебе урезать. Под корень. Давай-ка к столу, пока время есть.
Цепки на ошейнике уже нет, Саввушка снял. Я плавно подымаюсь с колен. Я много чего насчёт колен своих научился делать - опускаться, подниматься, ползать. Оказывается, на коленях очень удобно. Двигаешься легко, будто течёшь. Не помогая руками, не двигая корпусом. Как во сне подхожу к столу. А как же я без этого? "Если смущает тебя око твоё - вырви его". Выкладываю своё хозяйство на стол. Саввушка, добрый человек, чтобы я не дёргался и пальцы вдруг не сунул под нож, связывает мне локотки за спиной. Легонько. Просто чтобы оградить от невольного движения. Я даже не обращаю на это внимание - он учитель, он знает. Его подручный вытаскивает откуда-то здоровенные клещи. По металлу. Чёрные, заржавевшие в сочленении, с окалиной в нескольких местах. Я смотрю прямо перед собой на икону. Спас-на-плети. Лицо Иисуса в радуге и расплывается - слезы. Мои. Не будут меня любить девки красные. Ну и не надо. Зато будет любить хозяин... Потому что... потому что я его обожаю. Потому что Саввушка научил меня служению. Беззаветному, самоотверженному, истинному. Я в лепёшку разобьюсь чтобы быть достойным любви господина моего.
-- Как, отроче? Готов?
Я киваю, не отрывая взгляда сквозь слезы от иконы. Сейчас будет больно. Но не долго. Я перетерплю. Чтобы служить ему. Чтобы быть с ним. Скорее бы...
-- Стой. Не так. Боярыня сказала "под корень". А ты куда мостишь?
Саввушка палочкой приподымает мой отросток, подручный долго елозит клещами по столу примериваясь. Пару раз лязгает вблизи цели, с натугой открывая и закрывая заржавевшие щипцы. Спас на стене улыбается сочувственно, умиротворяюще. Сквозь радугу моих слез.
-- Опять не так. Ну оттяпаем, а прижигать чем? Давай клещи в горн и раскалить.
У меня уже ни мыслей, ни чувств. Ну и правильно. Чтоб не вводил в грех дерзости - калёным железом,.. "Отсеки член, мешающий тебе". Ступор. "Пусть будет что будет". Устал...
Откуда-то сзади, от двери голосок:
-- Боярин в баню пошёл, велено привести. Быстро.
Саввушка внимательно заглядывает мне в лицо.
-- Не успели. Инда ладно. Смотри, не осрами учителя своего.
Меня заворачивают в тулуп как есть, с головой, с ногами. Подручный подхватывает на руки как ребенка, и мы бегом... Я нечего не вижу под воротником тулупа, но свежий морозный, уже весенний воздух во дворе бьёт, вливается, пьянит. "Вот, вот сейчас... увижу... господина своего!"
* * *Меня ставят на пол, выворачивают из тулупа, голого, с ошейником на шее, со связанными за спиной локотками, со слезящимися от всего пережитого глазами. Небольшое, очень теплое, богато убранное помещение, несколько мужчин за столом, часть в одних нательных рубахах. Во главе стола молодой, лет 25, русобородый, среднего роста, мужчина. Смотрит скучающе. Над ухом голос Саввушки:
-- Это господин твой, боярин Хотеней Ратиборович. Из славного рода Укоротичей. Поклонись дитятко, как учили.
И я стекаю на пол. Приличествующей позы перед господином я принять не могу - руки связаны. Но я стараюсь. Я - ошеломлён. Вот он мой хозяин, мой... свет и смысл жизни. Какой он... молодой, красивый, спокойный... прекрасный...
-- А вязки на нем к чему? Снять.
Чьи-то руки снимают с моих локтей путы. У меня на глазах снова слезы: "И прекрасный, и добрый!". Чей-то противный голос:
-- Тощий-то он какой. Одни кости. Острые - порезаться можно.
Спокойный, будто пылью посыпанный голос - Саввушкин ответ:
-- У меня сало не нарастишь. Захочешь похудеть, Корнеюшка - спроси у меня. А впрочем, как Хотеней Ратиборович скажет.
Более я Саввушку долгое время не видел. Хотя о делах его расспрашивал постоянно. Ровно через девять лет без недели полки русских князей, сошедшихся к Киеву по зову государя нашего Андрея Юрьевича по прозванию Боголюбский, вошли в город. Всех насельников сего Степанидиного подворья мои люди вырезали. Окромя двоих. Сама боярыня Cтепанида Слудовна умерла через пару недель. Да не в застенке под пытками, хоть и болтали в те поры розно, а в своей постели, в заботе и холе. От печали. Я тем был и сам вельми огорчён, ибо знала и рассказывала она многое и о многих, что не спроси. А Саввушку сыскать не могли, покуда я сам в те достопамятные мне подземелия не полез. Верно говорят что кнут вяжет крепче колец венчальных. И того - "кто с кнутом", и того - "кто под кнутом". Нюхом, чутьём своим сыскал я нору, куда Саввушка забился. В те поры многие и из местных, и из пришлых сильно искали хрип его перервать. Так что ко мне в службу Саввушка пошёл сразу и с радостью еще в Киеве. После был привезён сюда, во Всеволожск. Где и служил многие годы мастерством своим. Многие великие и славные дела, для Руси сделавшиеся, зачиналися с Саввушкиного дрючка в застенках пытошных. Однако с годами он одряхлел, начал чутье своё знаменитое терять, да и болтливостью старческой страдать. Посему, по воле моей, был он убиен. Перед смертию, о коей он уже знал, была у нас с ним долгая беседа. О разных людях и жизненных случаях. Вспомнили и первую нашу с ним встречу. Со слов его выходило, что "чужесть" мою, "не-людскость" Саввушка унюхал сразу, однако ничего не мог сыскать для доказательства сего перед боярыней Степанидой. А та сама торопилась и его торопила. Последние его слова мне были: "Много на мне грехов, но наитяжелейшим полагаю то, что убоялся неблаговолия боярыни и выпустил тебя из застенка не докопавшись до дна самого, не доломавши корешки потаённые. А может, и наоборот - только это мне на высшем суде и зачтётся".
Образовалась пауза, за время которой меня начинает трясти: "Неужели я не понравился господину, неужто он меня прогонит?". Нет! Ура! Снова голос хозяина:
