Юлия Славачевская - Богатые тоже скачут, или Где спит совесть
В итоге: каждая, можно сказать — каждая из его бывших! — почему-то считала, что богач Казидис пал исключительно к ее ногам. Первый и последний раз. И дамы очень удивлялись, когда выяснялось, что это не так. Особенно когда Никос Казидис их не менее быстро вышвыривал из своей жизни, из культа Прекрасной Дамы на лютый мороз. Проделывал он это часто и весьма жестоко.
И я никогда бы не подумала и никогда бы не поверила, что Никос — расчетливо жестокий потребитель женщин Никос Казидис — способен так полюбить. Я ведь, что бы там ни говорили, — ангел. Ангелы как никто умеют чувствовать суть.
Так вот, Никос ради меня пылал, и я твердо знала: сколько бы я ни жила до него и сколько ни проживу после — никто, никто, кроме него, для меня так пылать не будет. Это как морской маяк в ночи для тонущих кораблей, как жаркий костер среди снегов для замерзающего в ледяной пустыне. От него невозможно оторваться и нельзя отказаться по своей воле. Без него невозможно жить. А если и можно — то грустно, тускло и бессмысленно. Холодно. Безнадежно.
А мой «муж» все же исполнил обещанное и начал меня раздевать. О-о-о, эти тягуче-медленные движения ласкающих уст и нежных рук, когда невозможно понять, где заканчиваются ласки и начинается нарочито ленивое раздевание, и наоборот. Когда рука невесомо скользит по гладкой коже, вызывая слабость в коленках.
Я не маленькая девочка, понимаю, на что иду, нарушая запреты и забывая обязанности. Но если решительно откажусь, встану и уйду — предам себя. Что страшнее? То-то.
И я прислонилась к мужу, испытывая огромное счастье, непреодолимое желание прижаться к надежному плечу, почувствовать животворящее тепло тела. Купаясь в волнах его нежности, я осмелилась отвечать его ласкам. И было это не животной страстью, дикой и мимолетной, — на самом деле мы, дети Света, ей почти не подвержены. В нашу первую ночь было нечто другое.
Никос улыбнулся и встал на колено, усаживая меня на краешек кровати и снимая туфли. Боже, какое счастье, что раньше он ТАК светло мне еще не улыбался. От этой улыбки можно схлопотать сердечный приступ. Или удар ножом в спину от завистливой соперницы.
— Храбрая, храбрая девочка… милая, нежная, ранимая… — шептал он всяческие глупости, горячими, слегка дрожащими руками стягивая белые кружевные чулки. И я чувствовала себя хрупкой, нежной и ранимой — и плевать, что сильнее двадцати мужчин и могущественнее власть имущего любой страны!
Корсет его… озадачил. Если бы Ник только знал, что каждая стальная, остро отточенная спица в моем корсете смертоносна и предназначена именно для его трепещущего сердца, — он был бы озадачен вдвойне!
Но теперь опасности больше нет. Ник сам себя только что выкупил. Одно дело пронзить похитителя, растлителя и убийцу с мешком камней и шерсти в груди вместо органа, качающего кровь, — мне это вполне позволительно, мало того — моя святая цель и обязанность. И совсем другое — бить в средоточие любви, сердце, открытое до конца, насквозь. Отданное на протянутых руках.
Я не смогу. Не сумею. Не смогла бы, даже если бы Никос полюбил истинной любовью не меня, а другую… Я не демон, я — ангел.
Никос поднялся. Сильные руки опустились на мои плечи. Большие пальцы кругообразными движениями медленно погладили основание шеи и начали массировать надплечья. С легким всхлипом я втянула воздух. Не то чтобы Никос делал что-то особенное. Дело в другом — с каким настроением он это делал!
Меня сквозь его руки пронизывало такое напряжение, словно я попала под высоковольтные электрические провода, но не погибла, не сгорела от сотен и тысяч ампер, а стала единственно годным проводником. Я крепко стиснула зубы, чтобы не растечься ртутной лужицей и не начать мурлыкать, как бездомная кошка. Хотя очень хотелось.
И, заметьте, это он еще ничего особого не делал!
Слегка размяв мои уставшие плечи, Никос Казидис красиво, будто в кино, с грацией опытного танцора распустил галстук, скинул с себя пиджак и начал медленно расстегивать пуговки рубашки и запонки.
Я заинтересованно и благосклонно созерцала процесс его разоблачения.
Но он затормозился. Когда на муже остались одни штаны и что под ними, он привел в действие план Б, после которого я сама не заметила, как потеряла корсет и остатки воли, если они еще были. Мало того, уже моя рука настойчиво потянулась к ремню его брюк. Так что мужу ничего другого не оставалось, как исполнить желание дамы.
Последний бастион моей мнимой чести пал, когда Ник снял штаны и начал со вкусом и громадным удовольствием готовить меня к последующим событиям.
И вот что удивительно! Я ведь не пила! Абсолютно! Но была пьяна как не знаю кто. Голова шла кругом, в глазах туманилось.
Дальнейшее запомнилось какими-то отрывочными фрагментами.
…Вот, пьяная от ласк, я бесстыдно раскинулась перед невесомостью его пальцев на моей груди… Вот Ник с тихим стоном прокладывает дорожку из поцелуев от виска до кончиков пальцев…
…Вот я в нетерпении сдираю его плавки и начинаю бесстыдно приставать к собственному мужу, ощущая под руками вздрагивающий атлас его кожи и сухие сильные мышцы…
…Вот, плавясь от взаимных прикосновений, дурея от непереносимого желания, он все же сдерживается, упоенно лаская меня там, куда я в жизни даже карандаша не запускала. Потом распаляет меня до такого состояния, когда я готова уже изнасиловать эту бесчувственную скотину, которая отказывается понимать, чего женщине от мужчины надо…
Желание ало-золотым туманом окутывало наши тела, густело, текло, обволакивая сознание. Плавило мысли. Делало ненасытными. Оно светящимся шатром вздымалось выше беседки, где мы находились, выше самой высокой горы.
…Вот он вошел в меня, а я, того не замечая, сама насаживаюсь на пылающего мужчину. Мы готовы слиться прямо здесь и сейчас, мы ищем этого слияния. Вместо мужчины и женщины выходит двухголовый зверь, безумный, радостный, счастливый, неистовый…
Стремительной змеей убегала предательница-ночь. Приближался день, властный и неодолимый, умиротворяюще-обнадеженный. На горизонте чернильное полотно с крошками звездной пыли исказилось посветлевшей полосой позолоты. Мягко и незаметно заступили на вахту сумерки. Над горизонтом проявились первые розово-алые искры солнечной короны.
— Джи… — вытащил меня из сладкой дремы зов. — Джи…
В ошеломлении я приподнялась на локте и взглянула на спящего рядом мужа. Темные волосы, длинные изогнутые ресницы, расслабленное выражение лица.
— Джи… Надо спешить.
Я отвела черную прядь со лба и легонько тронула губами мужские губы. Никос светло улыбнулся во сне.
