Карина Демина - Невеста
Опоздали.
Верно, кто-то из родни, прознав о побеге, поторопил свадьбу.
Девочку нашли на том самом поле в ярком невестином наряде, в котором была одна маленькая несуразность: красным бисером по белой ткани узоры выводили, а не наоборот. Присутствовал и дикий лилейник, который приносят мертвецам, его резкий тяжелый запах растекался по полю, мешаясь с медным ароматом крови. Ее было немного, и маленькая невеста — ей едва ли десять исполнилось — выглядела почти живой.
Испуганной.
Обиженной.
Оден, одернув задранный на голову подол платья, накрыл девочку своим плащом. Виновных отыскали быстро. Они и не думали прятаться: дородная старостиха и дебиловатый рябой сын ее, назначенный в этой свадьбе мужем. Он даже умыться не соизволил, и запах девочки был лучшим доказательством.
— Вы не понимаете, райгрэ. — Старостиха держалась с достоинством, она стояла, сложив под массивной грудью натруженные ладони, и смотрела прямо в глаза. — Вы только-только пришли сюда, а по эту сторону гор — другие обычаи. Другие законы. Не лезьте сюда.
— Ты убила.
— Так было нужно. — В черных толстых косах этой женщины уже вились серебряные нити. — Поле умирало. Мы вернули земле силу. А она отблагодарит зерном. Одна жизнь взамен многих.
Та женщина считала себя равной Одену.
— Так отдала бы свою дочь.
Ее дочери стояли тут же, статные, темноволосые, убранные по-праздничному, будто и вправду свадьбу играли.
— Отдала бы, — спокойно согласилась старостиха. — Только в человечьей девке силы — капля. То ли дело альва, пускай и наполовину.
И Оден, все еще не понимая, как можно было совершить нечто подобное, задал последний вопрос. Приговор был вынесен, но ему хотелось нащупать предел безумия этих людей.
— А насиловать зачем было?
— Чужак ты. — Старостиха покачала головой, сокрушаясь, что достался ей собеседник столь непонятливый. — А как еще силу вытащить? — Пожевав верхнюю губу, над которой проступала черная ниточка усиков, добавила очень тихо: — Или ты думаешь, что полукровок под твоих щенков от большого счастья подкладывают? Боятся, как бы не просватали… Одни боятся, другим плати.
Ее повесили на краю того самого накормленного поля. И парня вздернули рядышком. Остальных же, за то, что видели и молчали, Оден пороть велел.
Стерпели безропотно, будто бы так и надо.
Он же, вернувшись в Гримхольд, долго не находил себе покоя: слишком чужой была эта земля, пусть и приграничная, но уже иная, нежели земли Камня и Железа. И ему ли лезть в старые обычаи?
Ему ли запрещать то, что все равно случится, невзирая на запреты?
И чем больше Оден узнавал — вытягивать информацию приходилось по крохам, по оговоркам, по сказкам о живой и мертвой воде, — тем отчетливей понимал: изменить не выйдет. Древние, чуждые, подсмотренные у альвов ритуалы вросли в скалы куда крепче виноградной лозы. А оставить как есть не позволяла совесть.
И Оден сделал то, что мог сделать: снял запрет на связь с местными. Тянет молодняк к тонким, что прутья ивовые, альвам, по которым и не понять, сколько им лет? Пускай. Лишь бы по взаимному согласию.
Тем паче что альвы в гарнизоне не задерживались.
Оден стряхнул липкую паутину воспоминаний.
Позже.
Он зажмурился — некогда это помогало сосредоточиться — и сделал глубокий, медленный вдох. Слишком далеко… слишком много запахов.
Ненужные — отбросить, оставив тот, который серебра…
След вел в деревню… Оден двинулся по кругу, обходя поселение стороной. Он заставлял себя не слушать барабаны и голоса, отрешиться от времени — в спешке легко пропустить нужную нить.
И медленно, шаг за шагом. Вдох за вдохом.
В надежде, что там, в деревне, все слишком увлечены свадьбой, чтобы обращать внимание на окраины. Лес молчал, в кои-то веки не чиня препятствий. Напротив, казалось, он сам подкладывал тропинку под ноги Одена.
Серебро, вереск и мед.
Оборванная струна, почти растоптанная чужими ногами. И след уводил от деревни, а значит — был шанс. Оден прислушался: нет, рядом никого из живых, ни людей, ни собак.
Хорошо, но надобно спешить: голос затянул застольную песню, за которой, если Оден правильно помнил человеческие обряды, должна последовать прощальная, а затем и венчальная, венец же принято возлагать на голову невесты.
Он опустился на колени и зачерпнул рыхлую, неправдоподобно легкую землю. Аромат Эйо стал более отчетливым — она была здесь. И если повезет, осталась там, куда уводил запах. Теперь Оден шел так быстро, как мог. Его подгонял страх не успеть.
Слишком слаб он, чтобы воевать.
И слеп.
Королева Мэб должна радоваться: она вновь оказалась права. Нежный смех звучал так явно, что в какой-то миг Одену показалось — она рядом, стоит за спиной, наблюдает.
Сама устроила?
Нет. Невозможно. Даже для нее — невозможно. Просто совпадение.
И Эйо жива. Оден успеет ее найти, вытащить.
Успел. Нашел. Вытащил. Связанную, заботливо укрытую плащом, беспомощную. Опоили? Чем? Какая разница, он ничего не смыслит в травах и помочь здесь не сумеет. Одна надежда — отыскать укрытие и выждать. Травить до смерти не стали бы: из мертвого источника силы не зачерпнешь.
— Вода… — Голос Эйо был тих, и кто-либо другой не услышал бы. — Нужна вода… ручей… вода… отойду.
Вода была рядом с той поляной, где они отдыхали в полдень. Оден, пожалуй, отыщет дорогу. Вот только люди вряд ли обрадуются, обнаружив пропажу. Сунутся искать? Собак пустят?
— Нет. Лес. Боятся. Защитит. Я. Месть. Не посмеют. Вода.
Она дышала часто, захлебываясь, и слюна текла по подбородку. Голова Эйо то и дело соскальзывала с плеча, и Оден боялся, что шея вот-вот хрустнет.
До леса десяток шагов. Ноги утопают в рыхлой земле. Сзади раздается шелест, Оден оборачивается, но… перед глазами все еще темно. А запахи прежние.
— Это… не нам.
Каждое слово дается ей с трудом.
Девчонка бестолковая. Самоуверенная. Полезла. Попалась. Едва не погибла, а может, еще и погибнет, потому как если она ошибается и люди рискнут пойти в лес, Оден не сумеет ее ни защитить, ни спрятать.
У него получилось добраться до поляны, и воду найти, и спуск к ней.
Умыть Эйо. И кое-как напоить.
— Мне… в воду надо. Она даст силы.
Теперь Эйо отчетливо проговаривала каждое слово.
— Замерзнешь.
— Нет. Чуть дальше. Если твоих, то шагов десять…
Искать путь без нее сложно. Больше нет следа, прочерченного яркой нитью на земле. Оден слышит воду, но ручей хитер, он то бросается под ноги, то выворачивается, подсовывая заполненные густой грязью ямы. Легко споткнуться, упасть, сломать что-нибудь — не себе, но ей.
