Оливер Джонсон - Последняя Утренняя Звезда
Однажды рано утром, через две недели после прибытия во дворец, он проснулся от громовых ударов молотка с головой льва у ворот в Белую Башню. На мгновение он забыл, где находится, и вообразил, что он еще не в Галастре, а в Перрикоде, на следующий день после того, как он добрался до города, и в дверь особняка Иремаджей барабанят аколиты Исса. Но потом вспомнил, где он — здесь их нет. Тем не менее происходило что-то очень странное. Снаружи послышались шаги, тихие слова, и тех, кто пытался его разбудить, отослали прочь. Потом Фазад услышал голос Криггана и открыл дверь.
— Ты должен идти, — мрачно сказал предсказатель, обращаясь к нему и к Гарну, который, покачиваясь, вывалился из своей комнаты, пытаясь стряхнуть с себя сон.
— Что за шум? — спросил Фазад.
— Рута Ханиш созывает суд. Даже иностранцы должны придти.
— А что произошло?
— Ну, парень, разве ты прошлой ночью не смотрел на луну? Она почти полная.
— Да, заметил.
— В свое время генерал приказал, чтобы тех, кто подозревается в помощи Червю, каждый месяц накануне полнолуния приводили из камер и судили. Тех, кого нашли виновными, сегодня сожгут.
Гарн и Фазад быстро оделись, спустились с башни и вышли на балкон, нависавший над площадью с казармами. Через площадь протянулась почти прямая линия куч сухого хвороста, штук сорок или больше, каждая в двадцать футов в высоту. Из верхушки каждой кучи торчал деревянный столб.
Балконы домов, окружавших площадь, были переполнены народом, из верхних окон казарм тоже торчали любопытные лица. На укреплениях цитадели толпились придворные, те самые, которых Гарн и Фазад видели в ночь приезда. Они с завистью глядели на иностранцев, находившихся высоко над ними, на балконе королевы: чужакам разрешили войти в Белую Башню, куда их самих не пускали никогда.
Королева и вдовы появились под громкие звуки фанфар и уселись в стульях с высокими спинками, стоявших в центре балкона. Они были одеты в черное, как и все зрители, на голове черные шляпы с высокими полями и черные накидки, отороченные мехом горностая. Опять заиграли трубы и распахнулись двери казарм, заодно служивших тюрьмами.
На площадь торжественно ступил Рута Ханиш и его охрана, за ними шла линия пленников, едва волоча ноги. Некоторые их них были завернуты с ног до головы в черные накидки — Фазад решил, что это вампиры. Накидки защищавшие их от солнечного света, будут сброшены в последний миг, чтобы публика сама увидела момент их смерти. Руки каждого пленника были скованы за спиной крестообразной распоркой. Другие, с открытыми лицами, были на вид самыми обыкновенными людьми, обвиненными в поклонению Иссу: серолицые люди, купцы, моряки, зарубежные торговцы, застрявшие здесь, когда море замерзло — их было бы невозможно отличить от зрителей, если бы не тюремная бледность. Никто из них не пытался сопротивляться, кричать или жаловаться. Быть может они были чем-то одурманены.
Каждого из них подвели к куче хвороста. Пара крепких стражников поднимала тех, кто был с открытыми лицами, на верхушку погребального костра и прикрепляла крестообразную распорку к вертикальному столбу.
Некоторые из пленников пытались сопротивляться, но их руки были скованы за спиной кандалами, надежно прикрепленными к столбу; убежать было невозможно.
Потом стражники зажгли костры. Пленники начали кричать, когда из-под них вырвались первые струйки черного дыма. Их ноги начали дергаться, пока огненный ад не поднялся выше их бедер и пламя не закрыло их полностью. Они горели, ноги дергались в агонии, и они крутились вокруг деревянных столбов.
Фазад отвернулся и глядел в сторону, пока горели горела первая партия костров. Все утро вплоть до полудня они сидели на балконе, покрытые белым пеплом и жирной сажей, летевших от горящих тел. Несмотря на бушующее пламя, они дрожали от пронизывающего холода, потому что были слишком высоко, чтобы до них долетало его тепло.
Перед тем, как зажечь очередной костер, Рута Ханиш поворачивался к цитадели и низко кланялся. Возможно таким образом он хотел показать, насколько он уважает королеву и подчиняется ее приказам, но она весь день просидела на троне со смертельно белым лицом и закрытыми глазами, так что его жест пропал втуне. Но хотя Рута Ханиш был по меньшей мере в пятидесяти футах от Фазада, мальчик чувствовал, что генерал глядит и на него, тоже. Фазад дрожал. Дрожь не страх, но у него волосы на спине поднимались дыбом, как бы отвечая на молчаливый вызов генерала.
Когда с первыми пленниками было покончено, перешли к закутанным. Стражник распустили завязки, которые держали накидки. Слабый свет полуденного солнца ударил по лицам тех, кто на первый взгляд выглядел людьми; их фигуры заколебались, расплылись и превратились в густой маслянистый туман, который неторопливо рассеялся под холодным ветром. Несколько пленников выжили, когда с них сняли накидки, и их отвели обратно в казармы; простят ли их или сожгут на следующем аутодафе, Фазад с Гарном не поняли и не спросили, настолько отвратительным показался им этот спектакль. Холодный ветер, дувший от Спины Дракона, усилился, в воздух взлетели зола и искры от еще дымившихся костров. Придворные вернулись в свои залы и королева ушла с балкона, поддерживаемая мрачными служанками, не глядя ни направо, ни налево. В этот день она не вызвала к себе Фазада.
Прошло ровно две недели с момента их прибытия на остров. Оказалось, что в эту ночь уснуть почти невозможно. Из следующей двери доносился могучий храп Гарна. Фазад крутился и вертелся на кровати, засыпая и через мгновение просыпаясь. Наконец он встал, зажег свечу и посмотрел на себя в зеркало. Ночь полнолуния: то самое время, когда вампиры больше всего нуждаются в крови.
Фазад уселся на стул, решив больше не спать. Волки снаружи подозрительно молчали, такими молчаливыми они не были ни разу с тех пор, как он позвал их в город. Его взгляд упал на дверь шкафа, в котором висел волчий плащ. Как если бы его невидимый пульс бился в унисон с его сердцем. Тело заболело, каждое нервное окончание приказывало ему подойти к плащу и надеть его.
Потом его потянуло в сон и он мгновенно заснул…
Внезапно он опять проснулся. Оказалось, что он сидит прямо на стуле. Фонари погасли. Свет луны лился внутрь через широкое окно с узорчатым стеклом. Он был весь в поту.
Волчья песня: из каждой заметной точки, из высоких холмов на севере, из утесов на западе, из побережья на востоке, из самого замерзшего моря и из каждого уголка города. Их вой, как волна музыки, поднимался к луне, усиливаясь с каждой минутой. Казалось, их плач проникает в самую сердцевину его души и колет, колет, колет… Предостережение: они предостерегали всех, кто может слышать, но только он один понимал его.
