Мойра Янг - Мятежное сердце
— Он трепло, — говорит Мейв, — но о себе ничего не рассказывает. Задумаешься тут.
— Ага, — соглашаюсь я. — Не волнуйся, я с него глаз не спускаю.
Мейв скрещивает руки на груди. Ковыряет землю сапогом.
— Что такое? — спрашиваю.
— Я сегодня дурака сваляла, — говорит Мейв. — Джека всезнайкой обзывала, а сама… Последний тупица догадался бы, что этот дурацкий верблюд слушается только Слима. И как меня угораздило?!
— Да ладно, — говорю я. — Ты сама себя наказала. Ехала в этом коробе весь день.
— Поделом мне, — отвечает Мейв. — Совсем я поглупела.
— Мейв, прекрати! А как же сегодня, у моста? Всех переправила, от охотников отбилась.
— Ага, весело было. — Мейв чуточку оживляется. Смотрит в сторону Лу. Он занимается костром. Наверное, почувствовал. Оглядывается и сразу снова принимается раздувать огонь.
— Я выпендривалась, — говорит Мейв. — Стыдоба. Как маленькая, из кожи вон лезла, лишь бы только он меня заметил.
— Еще бы не заметить, — отзываюсь я. — Ты же всех спасла. Вы из-за меня чуть не погибли. Если кто и поглупел, так это я. А ты молодец.
— Хоть эти три жизни мне зачтутся, — говорит Мейв. — Только это не искупит потерь в Чернолесье. Вольных Ястребов и разбойников уже не вернуть. Если б не моя гордыня… Эш и Крид мне твердили, что надо сваливать, а я уперлась. И вот итог. Сорок жизней, Саба. Мои друзья погибли из-за меня. Тяжело с таким жить.
— Если все время себя грызть, никому лучше не станет, — говорю я.
— А я не могу иначе, — отвечает она. — Каждый раз, как глаза закрою, вижу их лица. Они во сне приходят за мной.
— Знаю, — отвечаю я.
— Руби, — тихо говорит Мейв. — Эш. Крид. Каждое имя — как нож в сердце. Вот я и вспоминаю их имена. Чтобы не притупилась боль. Пока я не искуплю свою вину. Может, тогда смогу заснуть.
— Может быть, — говорю я.
Мы молчим. Потом я спрашиваю:
— Мейв, ты когда-нибудь чувствуешь себя старой?
— Я старой родилась, — говорит она.
Мы смотрим друг на друга долгим взглядом. Наконец Мейв кивает и отходит к костру. По дороге едва не задевает Томмо плечом.
Он подходит ко мне. Дай руку, говорит. Я не сразу протягиваю ему правую руку. Ту, что Лу так сильно сжал от злости и обиды. Рука до сих пор болит. Синяки остались.
— Это мне Слим дал. — Томмо отвинчивает крышку баночки, зачерпывает мазь из зверобоя и принимается смазывать мои синяки. Бережно так, одним пальцем. У меня горло перехватывает.
— Зря он так, — говорит Томмо.
— Я его обидела, — отвечаю я.
Томмо странно усмехается.
— Значит, обида за обиду? — Опускает глаза. Весь сосредоточен на том, что делает. Глаза — первое, что я в нем заметила. Темно-карие, почти черные. С длинными темными ресницами. Как у олененка. Когда я впервые увидела Томмо в таверне Айка, он был совсем мальчишка. Нескладный. Бледные костлявые локти и коленки. Сейчас загорел, выправился. Мужчина. Поджарый. Густые волосы связаны в хвост, чтоб не лезли в лицо. Резкие скулы. Хорош, ничего не скажешь.
Тот глухой мальчик. Осторожней с ним, Саба. Он в тебя влюблен.
Томмо замирает. Почувствовал мой взгляд. Скулы порозовели. Не поднимая глаз, подносит мою руку к губам. Едва касается синяка, Я кожей чувствую его дыхание.
— Я бы тебя никогда не обидел, — говорит Томмо.
Вот теперь он смотрит мне прямо в глаза. Серьезно так.
Нет. Нет-нет-нет-нет-нет…
— Томмо, — начинаю я.
Он набирает побольше воздуху в грудь.
И в этом самый миг Слим кричит издали:
— Сколько яиц будете? Одно или два?
* * *Один пациент Слима, которому тот удалил вросший ноготь, в благодарность подарил ему копченый кабаний окорок. Старикан отхватывает ножом толстые ломти и жарит с голубиными яйцами. Он возится со здоровенной сковородкой, а наши держат жестянки наготове, у всех слюнки текут. Следопыт прямо на ноги Слиму уселся, так старается прилезть поближе. Наблюдает, как Слим переворачивает мясо, поливает растопленным жиром яичницу. Нос у пса подергивается, слюни свисают до земли.
— Оголодал, друг мой? — спрашивает Слим. — Не волнуйся, всем хватит, и людям, и зверям. Никогда не слыхал о ручном волкодаве. Да еще и с голубыми глазами. Он у вас с рождения?
— Не, — отвечает Эмми. — Пес нашей знакомой, Марси. Только она умерла, наверное.
— Что делать, все мы умрем, — вздыхает Слим. — Каждый надеется умереть хорошей смертью. Иные гибнут с блеском, словно солнце. Другие молятся, чтобы уйти во сне. В моем возрасте начинаешь задумываться о таких вещах. Я жалею, что не умер, знаешь когда?
— Когда? — спрашивает Эмми.
— На двадцать первом году жизни. Теплой летней ночью я лежал на берегу прозрачного ручья. Обнимал прекрасную девушку. И она сказала, что любит меня. Миг чистой радости.
— Хорошо, наверное, — говорит Эм.
— Лучшая минута моей жизни, а я и знать не знал. Бывает. Так, жратва готова. Подходите по очереди. Не толкаться!
Топот ног, торопливые благодарности, и тишина, только скребут ложки по жестянкам. Все мы уминаем вкуснющую стряпню Слима за обе щеки. Не могу даже вспомнить, когда я в прошлый раз ела. В животе радостно бурчит. Остатки еды подчищаем пальцами. Эмми с хлюпаньем вылизывает жестянку.
— Эмми, как не стыдно! — укоряет Лу. — Ты девочка, а не зверь. Ешь по-человечески!
Слим как раз собирался свою жестянку тоже облизать. Замер, как услышал окрик Лу. Старикан подмигивает Эмми, и оба виновато переглядываются. Все ставят жестянки на землю, а Следопыт обходит их и начисто вылизывает длинным розовым языком.
Нерон еще раньше поймал себе на обед мышь и разом проглотил, она только пискнула. Потом сунул голову под крыло и сейчас крепко спит на ветке.
— Спасибо, — говорю я вежливо. — Не каждый стал бы нас кормить.
— Грабителям с большой дороги тоже есть хочется, — отвечает Слим. Он удобно расселся в складном кресле и ковыряет в зубах прутиком.
— Тебя часто грабят, Слим? — спрашивает Эмми.
— Вы первые. Да не так уж это и страшно. Я даже рад обществу. С Моисеем не побеседуешь. Нет, хоть наше общение началось не очень изящно, этот глупый старикашка рад знакомству.
— А ты в самом деле глупый старикашка? — спрашиваю я.
Он смотрит на меня голубым глазом.
— Не настолько глупый, чтоб не понять, что вот этого юношу лучше не показывать тонтонам. Глухому мальчику их внимание опасно. Если он им попадется, сразу убьют.
Томмо вспыхивает. Стискивает зубы.
— Никто его не тронет! — кричит Эмми. — Пусть только попробуют, я их сама убью!
Она собирает жестянки, чтобы помыть.
