Карина Демина - Внучка берендеева. Второй семестр
Еська хмыкнул и монетку свою вытащил.
Кому чего, а иным — игрушеньки.
— Ты, Лойко… думаешь, никто не знает про вашу с батюшкой свару? Или про клятву твою?
— Заткнись, — Лойко покачнулся.
— А еще про то, что дед на твою сторону стал, и земли свои, и богатства, какие были, тебе отписал. Отцу твоему это крепко не по нраву пришлось… а еще про то, что особой любви между вами никогда не было… и про слухи…
— Заткнись!
— Не ори. Я просто пытаюсь объяснить, что ты твоему батюшке без надобности. Сколько ему лет? Четвертый десяток пошел? Молодым женили…
Лойко набычился.
И подумалось, что сейчас кинется на Кирея, но нет, удержался. И кулаки разжал.
— К чему клонишь, азарин?
— К тому, что матушка твоя давно здоровьем слаба. Если помрет сегодня-завтра, то и батюшка овдовеет… и одно дело — сына на трон посадить, а совсем другое — самому сесть. Чай, не старый еще. И одарит Божиня детьми. Вот только ты при этом раскладе лищний. Опять же, деньги боярину нужны крепко. Политические игры — не для бедных. Свои он растратил. Земли, матушка сказывала, заложил и перезаложил не по разу. А твои, дедом дареные, близехоньки. Только руку протяни.
Кирей руку и протянул.
— А потому и говорю, что собрались здесь потенциальные покойники. И как-то вот… не радует меня эта перспектива.
— Как вы его терпите? — поинтересовался Ильюшка. И Егор хмыкнул:
— Привыкли… та еще зараза, но своя. Бить не дадим.
Еська кивнул. Выразительно так. Буде кто собрался Кирея прям туточки и бить. Лойко, мнится, не отказался бы, но помнил Арееву науку.
— Остается Зослава… — Ильюшка повернулся ко мне. — Ее-то зачем убивать?
— Вот и мне интересно, зачем? — Кирей встал рядом. Глядит. Любуется. А мне няемко, меня, может, в жизни так не разглядвали. — С одной стороны на трон ты точно не претендуешь…
Я спешне кивнула: видит, Божиня, никак не претендую.
— С другой… это не я. И не Арей. Они, — он ткнул пальцем в Елисееву грамоту, — могут строить десятки теорий, но мне ты нужна. И будешь нужна до лета. Что же касается родственничка моего…
Еська выпустил монетку, и покатилась она к Ильюшкиным сапогам.
— Насколько он нестабилен? — Ильюшка поймал.
Крутанул в пальцах.
И вернул Еське.
— Он не безумен. Он прекрасно отдает отчет в своих поступках. Ему просто сложно контролировать силу. Но это не значит, что сила сведет его с ума. Да и Зославу ему убивать незачем…
— Тогда кто? — Илья потер нос.
— Понятия не имею… тот огонь не наш был.
— Запахи не чужие, — добавил Елисей.
— Есть способы запах убрать. А если подумать, то помимо Арея и меня в Акадэмии наберется десяток огневиков.
— И зачем им…
— Им незачем, — согласился Кирей. — А вот если не им… встречался я как-то с Ксенией Микитичной. Достойная женщина. С памятью хорошей. С гордостью боярской. С деньгами… или вот помнится, третьего дня заступили мне дорогу пятеро… мол, сгубил я достойную боярыню, чем батюшку ее в печаль вверг.
Я вздохнула.
— А ты?
— А что я? Я и объяснил, что не правы они со своими претензиями. Но мнится, не дошли до боярина мои резоны. Сам-то он сюда не полезет, но заплатить кому…
— Кому?
— А это, — Кирей осклабился, — мы и выясним.
Глава 14. О царевиче Емельяне
Емелька глядел на свечку, которая горела ровно и ярко.
Почти не дымила.
А и чего ей дымить, когда белая и восковая, небось, катаная, а не отлитая, но ровнехонько, гладенько. В поместье-то такие только в хозяйских покоях ставили. Дорогущие — страсть. И ключница-старуха все ворчала, что с этакими ценами — дороже только магиковские светильники — хозяин точно себя в разорение введет.
Свечи она хранила в длинном ларце, изнутри выложенном промасленною бумагой.
Ларец запирала на ключик…
А поутру самолично забирала оплавленные свечные огрызки из хозяйское комнаты. Когда огрызков набиралось много, их топили на водяной бане, и воск лили в формы. Конечно, эти свечи получались похуже, но для обеденной залы и оне годились.
В Акадэмии не экономили.
Тут вовсе в свечах нужды не было, и нынешнюю Емельян запалил, чтобы себя проверить. И страх свой, который никуда-то не делся. Сидит. Вцепился ледяною лапой в горло. Дышать и то мешает.
А всего-то надо — руку протянуть.
Провести над огоньком.
Махонький ведь, не тронет… если и обожжет, то самую малость…
Свеча горела.
Ровно.
Ярко.
И скоро братья явятся, спрашивать станут, как оно. Или не станут, промолчат, что только хуже. Емельян вздохнул и руку к свече протянул.
Смех какой — маг-огневик огня боится.
И там, на поле, еще как-то выходит страх этот прятать. Так и учеба-то толком не началася… щиты-то малой силы требуют. Шары-огневики в руках держать нужды нет. А вот дойдет до волн или стен, или еще каких хитростей, что тогда делать?
Огонек потянулся к ладони, и Емелька руку одернул.
Спрятал за спину, дрожь унимая. Показалось на миг, что пахнуло паленою шкурой, волосом… дымом… и запах этот был на редкость гадостен. Емелька закашлялся.
…тогда он долго не способен был отойти, все мерещилось, что вонь этая въелась намертво. А ведь и помыться-то Емеля не мог. Только и хватало, что лежать и стонать…
…и боль.
…от одной мысли, что пламя вновь его коснется, Емельку скручивало.
До тошноты.
До слабости в коленях.
Выжил? Так ему сказали, Божининой милостью, не иначе. И никто ж не заставлял его в конюшню лезти, лошадей выводить. Иные-то, кому посчастливилось выскочить, прямо-так и сказали, мол, сам дурень, хозяйское добро спасал. А он не добро.
Он лошадок.
Старичка-Ветра, который с годами стал тих и смирен. Белушку жеребую. Ее с азарским жеребчиком свели и хозяин крепко рассчитывал получить приплод знатный. А еще Ласточка была, смирная и тихая, ее мамке в коляску закладывали… Черныш, Уграй…
Как их было бросить?
Отпускало.
Стоило подумать о лошадях, которых он вывел, как дышать становилось легче. И совестно бы, ему б, Емельке, о мамке подумать, о братьях малолетних, да… не привычный Емелька ко лжи.
— Не выходит? — шелестящий этот голос заставил вздрогнуть.
Емеля обернулся.
— Все еще боишься? Это нормально. Тело помнит боль. Тело не желает новой боли. И порой разум не способен перебороть этот страх, несмотря на все усилия…
Эта тень была подобна иным, рожденным свечой.
Только немного более плотной.
— Пожар еще снится?
— Уходи.
Емелька, может, не великого ума, да понимает — за просто так с ним беседу беседовать не станут.
