Мария Семенова - Истовик-Камень
Мал-Нахта привстал, опираясь на здоровую ногу, и снова запел. Спутанные волосы падали ему на лицо, но кто-то разглядел: он не открывал глаз. Чтобы не так видны были текущие из них слёзы страдания. Чтобы не поддаться искушению жалко заслониться руками, когда Волк станет его убивать…
Гвалиору не хотелось на это смотреть, и он не смотрел. Ему, надсмотрщику, положено было приглядывать за порядком, за тем, чтобы каторжники не начали бушевать и не бросились все разом, учиняя бунт. Такое тоже случалось когда-то…
А Волк не торопился. Он вытащил из-за пояса кнут, развернул его… и хлестнул вельха, нацеливая меткий удар как можно унизительнее:
– Я же сказал – иди снимай штаны, я подожду!..
Мал-Нахта вздрогнул, но продолжал петь. Волк ударил его ещё дважды, однако голос гибнущего только обрёл некую глубину и торжественность. Он, сроднившийся с мыслью о смерти, уже видел перед собой такие пределы, куда обиды бренной плоти просто не могли долететь. Как и оскорбления, вылетающие из человеческих уст. Волк понимал немного по-вельхски. Он решил не дать рабу довершить песнь и тем самым, возможно, наслать на него, Волка, проклятие. Решено – сделано! Молодой надсмотрщик нахмурился, вынул кинжал, взял Мал-Нахту за волосы и быстрым движением, ни слова не говоря, рассёк ему горло. Этак спокойно и деловито, словно курице, предназначенной в суп.
Ему, собственно, с человеком разделаться и было всё равно что курице голову отвернуть. Все это знали, но пускай лишний раз убедятся, не вредно. Среди кандальников, смотревших на поединок, были закоренелые насильники и убийцы. Но были и такие, кто крысу-то, повадившуюся в забой, камнем пришибить не мог…
Волк легко отступил, чтобы не замарать новые кожаные штаны. Мал-Нахта захлебнулся кровью и свалился набок, утрачивая достоинство, которое силился сохранить. Тело, уже не направляемое гаснущим сознанием, забилось некрасиво и непристойно. Перерезанные сосуды струями и брызгами извергали из него жизнь. Потом алое биение начало утихать и наконец совсем успокоилось. Руки, вскинутые было к шее, вытянулись, из них ушёл суетливый судорожный трепет. Лицо вельха, перекошенное внезапной гримасой изумления, ужаса, смертной муки и понимания конца, стало разглаживаться. Пока не застыло, вновь сделавшись красивым, спокойным и чистым…
Волк нагнулся и вытер клинок о тряпьё его одежды, где оно осталось не заляпано кровью.
– Убрать падаль! – распорядился он громко.
Двое служителей из тех, что сбрасывали мёртвых в отвалы, взяли называвшегося Мал-Нахтой за руки и ноги и равнодушно закинули в тележку – неестественно податливое тело сложилось в ней так, как никогда не сложилось бы живое, имеющее потребность дышать. Надсмотрщики немедля погнали толпу кандальников дальше, через большой подземный зал, к следующей дудке, к деревянным ступеням… в новые выработки и забои. Зашаркали по мосткам бесчисленные босые ступни, потащились, брякая, ножные цепи опасных, и кто-то первым завёл известную всему руднику Песню Отчаяния.
Не ждите, невесты! Не свидимся с вами:
Живыми уже не вернёмся домой.
Сокрытые камнем, ушедшие в камень,
Мы избраны вечной Хозяйкою Тьмой.
Она нам постелет роскошное ложе,
Подарит, лаская, прекраснейший сон —
Что странником неким, случайно захожим,
Последний привет будет вам донесён…
Гвалиор угрюмо шагал вдоль вереницы рабов, держа наперевес короткое, с толстым древком копьё… когда его отточенный службой взгляд выхватил в безликой, равномерно колышущейся толпе ещё двоих старых знакомых. У одного в бороде и волосах, чёрных от природы, было полно седины, а обе ноги отсутствовали ниже середины голени – с того места, где у него, Гвалиора, начинались сапоги. Второй был молодой дикарь из племени веннов, ровесник и бывший друг Волка. Такой же рослый и широкоплечий, но, в отличие от Волка, не наживший на костях мяса и жирка – лишь кандалы опасного. Он тащил безногого на закорках, и тот, держась за его плечи, вовсю венна ругал.
– …О чём толкую, ты, лесной пень!.. – расслышал Гвалиор. – Знаю, примериваешься… И думать не моги, ясно тебе?!
Венн покосился на Гвалиора, когда тот подошёл. Большинство рабов за косой взгляд на надсмотрщика тотчас схлопотали бы по загривку, но Гвалиор не ударил.
– А то я не знаю, что у тебя на уме!.. – сказал он венну. – Обдумываешь, где и в чём ошибся этот бедняга!.. И уж ты-то, конечно, его ошибки не повторишь!..
Венн промолчал, размеренно шагая вперёд.
– Вот и я ему о том же, – подхватил халисунец. – Ты, господин, человек разумный и справедливый, ну хоть ты ему объясни!.. Погибнет зазря, кто тогда обо мне, калеке, заботиться будет? А?.. Тебе Мхабр перед смертью что завещал?..
На сей раз венн по имени Серый Пёс даже не повернул головы, продолжая ровно шагать вверх по ступенькам. Хотя мог бы ответить обоим. Например, так: «Вождь сехаба, умирая, велел мне быть воином. Это значит – внимательно слушать себя и тот мир, в котором живу. И если выпадет биться с человеком без чести, я не поведу себя так, словно передо мной – благороднейший из героев…» И Гвалиору он мог бы сказать: «Для начала я повязал бы волосы, чтобы не лезли в глаза. И не бросился бы первым на Волка, даже если бы он всячески оскорбил мою мать. Напавший сразу обнаруживает свои сильные и слабые стороны и позволяет их использовать тому, с кем сражается. И вместо того, чтобы петь геройскую песнь, я хоть камнем бы Волку в глаз ткнул, когда он резать меня подошёл. Или ещё что-нибудь сделал. Не стоял бы перед ним, как баран…»
Но Серый Пёс не сказал совсем ничего, и этому тоже имелась причина. «Если волк уже уволок козлёнка, всякий скажет тебе, что проще пареной репы было бы ему помешать. Все мы очень умные, когда смотрим со стороны, – и я в том числе. Сам-то я каков буду молодец, когда настанет моё время выйти на поединок? А я выйду. Настанет ещё мой день. Если раньше не погибну где-нибудь в забое под рухнувшими камнями. Дважды я выскакивал и калеку выдёргивал – удастся ли в третий?..»
– Его звали Мал-Нахта! – мрачно проговорил Гвалиор. – Мал-Нахта кланд Ладкенн Эах – из семьи Белой Гривы! Если ты, сопляк, так здорово знаешь, как надо было биться, почему ты сегодня не вышел вместо него?
– Вот правильно!.. – обрадовался халисунец. – Втолкуй, втолкуй ему, господин! А ты что молчишь, дубина стоеросовая?..
Венн опять промолчал. Гвалиор на него осердился и, наверное, всё-таки пустил бы в ход кнут – чтоб проявлял впредь должное уважение, а то – ишь, волю-то взял!..
Но в это время навстречу веренице кандальников по истёртым от времени деревянным ступеням скатился подросток с медной простенькой «ходачихой» в мочке левого уха – будущий надсмотрщик, новая гордость Церагата, так хорошо знающего людей.
– Гвалиор, Гвалиор! – запыхавшись от быстрого бега по лестницам, окликнул он нардарца. – Ступай скорее к Западным, там караван показался! Тарким твой приехал! – И радостно вытянул из-за пояса размочаленный, от кого-то унаследованный кнут со следами старательной, но пока неумелой починки: – А я тебя подменю!..
Тарким, собственно, ещё не приехал. Западные, или, правильнее, Западные-Верхние ворота были просто расположены высоко и удобно на склоне Южного Зуба и как бы господствовали над долиной – той самой, единственной, тянувшейся сюда из низин. Отсюда можно было различить несколько витков пути, змеившегося по склонам. Заяц не пробежит незамеченным, уж куда там отряду в несколько десятков людей! В старину, когда во внешнем мире происходили крупные войны и на Самоцветные горы ещё пробовали нападать, у Западных-Верхних всегда стояла неусыпная стража. Однако те времена давно миновали. Правители внешнего мира поняли, что с Хозяевами рудника торговать куда выгодней, нежели воевать. Случиться, однако, могло по-прежнему всякое, и оттого дозор держали по сию пору. Только теперь он больше высматривал не вражеские отряды, а купеческие караваны. Десятник, стоявший старшим в страже ворот, с ухмылкой протянул Гвалиору большой, в ладонь, камень заберзат,[22] отполированный наподобие чечевицы:
– Посмотри, парень, и скачи встречать, Церагат разрешил. Они с Шаркутом уже выехали. А за тобой тоже сразу послали, да, видать, не вдруг нашли…
Гвалиор забыл даже поблагодарить, хоть и следовало бы. Распорядитель и старший назиратель, значительные и занятые люди, не позабыли его, вызвали встречать караван… Чечевица была отшлифована далеко не идеально (почему, собственно, камень и не выставили на продажу, а отдали стражникам наблюдать за дорогой). Прозрачный заберзат делал прямые линии волнистыми, очень смешно искажая всё видимое, и к тому же, в силу собственной природной окраски, замещал все цвета золотисто-зелёными. Однако Гвалиор долго не мог оторвать от него глаз, и сердце у него трепетало. Пятнистое чудище, размеренно переставлявшее невозможно кривые ходули, конечно же, было пегой лошадью Ксоо Таркима. А в шедшем поодаль карлике с удивительной бородой и кручёным посохом только слепец не признал бы дядю Харгелла!..
