Мария Семенова - Истовик-Камень
«Здравствуй, Эреза, – в тысячный раз начал он мысленно повторять своё давным-давно приготовленное послание, и по телу безо всякого вина разбежалось тепло. – Мне осталось здесь служить год, самое большее два. Тогда я вернусь вместе с дядей Харгеллом, и мы сыграем нашу свадьбу. Не очень пышную, но перед людьми будет не стыдно…»
Голова длинной цепочки кандальников преодолела последнюю ступеньку довольно крутого хода и выползла в обширный зал. Гвалиор оставил радостные мысли о будущей свадьбе и поспешил вперёд. В этом зале имелась «святая» площадка. А значит, следовало держать ухо востро.
Большая пещера была хорошо освещена. Вернее, здесь горели всё те же масляные светильники, что и повсюду, и не в большем количестве, – просто камень и свисавшие с потолка сталактиты были почти совсем белыми в тех местах, где их не успела покрыть жирная копоть. Поэтому здесь всегда казалось светлее, чем в соседних залах, прогрызенных водой в бурой и почти чёрной породе.
И Гвалиор сразу увидел, что сбылись его худшие ожидания. По краю «святой» площадки прохаживался молодой надсмотрщик, которого Гвалиор очень хорошо знал. Этого парня – тогда ещё мальчишку – привёз на рудник всё тот же торговец рабами, Ксоо Тарким. С тех пор прошло четыре года. Мальчишка стал молодым мужчиной, ловким, широкоплечим. А кроме того, жестоким и очень опасным. Настолько, насколько может быть опасен сын дикого племени, отошедший от порядка жизни, установленного предками. Любимец и выученик Церагата по-прежнему оставался рабом, но среди надсмотрщиков рабов была половина, и свободные не очень-то задирали перед ними носы. Так гласил воистину мудрый закон, существовавший столько же, сколько и сам рудник. Надсмотрщики должны быть заодно. А уж если приспичит выяснять между собой отношения – то как мужчина с мужчиной, а не как хозяин и раб. Так вот, насколько Гвалиору было известно, с этим парнем предпочитали не связываться. По мнению многих, он очень хорошо соответствовал своему родовому прозвищу: Волк.
Как раз когда Гвалиор выбрался по крутым ступенькам из дудки, Волк похлопал себя руками по бёдрам и с широкой ухмылкой обратился к кандальникам:
– Эй, крысоеды! Ну что… это самое… хочет кто-нибудь на свободу?..
Это был ещё один закон, испокон веку чтимый в Самоцветных горах. Иногда надсмотрщиков тянуло развлечься, и тогда кто-нибудь из них предлагал рабам поединок, ведь истинный вкус удовольствию доставляет некоторый оттенок опасности. Вызвавшегося раба расковывали, и он – с голыми руками или с камнем, выхваченным из-под ног – должен был драться против надсмотрщика, вооружённого кнутом и кинжалом, а нередко ещё и в кольчуге. Тем не менее желающий находился всегда, ибо тому, кто побьёт надсмотрщика, обещали свободу. Длился же поединок до смерти. И тот, с кого перед сражением снимали оковы, знал, что больше ему их не носить. Он или выйдет на свободу, или погибнет. До сих пор, как все отлично знали, надсмотрщики побеждали неизменно: таким путём на свободу за всю историю Самоцветных гор не вышел ещё ни один человек. Однако раб для поединка раз за разом отыскивался. Иные думали – кто-то же станет когда-нибудь первым, так почему бы не я? Всё должно с кого-то начаться, так почему не с меня?.. Для других схватка с надсмотрщиком становилась способом самоубийственной мести…
Гвалиор лишь досадливо покачал головой, когда из вереницы, которую он сопровождал, отозвался дрогнувший от волнения голос:
– Найдётся!
Говорил молодой вельх, проведший неполный год под землёй. «А ведь чуял я, что этим всё кончится!..» Вельх, как многие его соплеменники, был отчаянным, горячим и дерзким до безрассудства. Гвалиор не единожды отводил от него гнев других надсмотрщиков, спасая от порки, а может быть, и от смерти. Паренёк, однако, всё же нашёл где свернуть себе шею. Соседи-кандальники невольно от него откачнулись, а он остался стоять гордо и прямо, отделённый ото всех незримой стеной одиночества… и обречённости. Уж таков был этот народ. Герои вельхских сказаний шли в свою последнюю битву, сопровождаемые целым хором знамений и пророчеств, сулящих погибель. Им снились недобрые сны, а верные кони не желали становиться в колесничную упряжь и обнюхивали хозяев, роняя горькие слёзы… Какие сны посещали в эту ночь юношу-вельха, никто уже не узнает. «Не терпится тебе на тот свет, – мысленно плюнул Гвалиор. – Что ж…» Он знал, как звали парня. Мал-Нахта. Мал-Нахта из семьи Белой Гривы, осевшей на востоке, на самой границе Вечной Степи.
Гвалиор ничего не смог бы сделать для него, даже если бы захотел. Вызвавшемуся на поединок обратной дороги нет.
Волк, конечно, привёл с собой работника, вооружённого зубилом и молотком, и тот – нога за ногу – поплёлся расковывать вельха. Именно поплёлся. Никто никогда не видел, чтобы этот работник спешил или хоть делал что-нибудь споро. У такого дело в руках не горит, от него не дождёшься ни яркой вспышки души, ни ответа на шутку. У него и лицо-то было медленное, похожее на плохо пропечённый блин: широкое, толстогубое, с глазами, точно у мороженой рыбины…
Мал-Нахта нетерпеливо шагнул ему навстречу, а когда молоток стукнул по обушку зубила – запел. «У мужчины, идущего в бой, должна звучать в душе песня, – говорил его народ. – Слышишь ли ты её, воин?..»
Это была старинная баллада о каком-то благородном воителе, который во имя чести пошёл даже против воли Богов – за что и был после смерти взят Ими прямо на небеса.
…Строптивого и горячего вельха тем не менее до сих пор не считали опасным. Поэтому работнику пришлось освобождать его лишь от ошейника. Мал-Нахта мотнул головой и убрал пятернёй с глаз сальные космы, бывшие когда-то светлыми прядями, волнистыми и густыми, – истинным украшением воина.
– Ну, иди сюда, – усмехнулся Волк.
И вельх пошёл. Пошёл, на глазах распрямляясь, сбрасывая груз рабства и становясь красивым, мужественным и гордым. Но Гвалиор поймал себя на мысли: это идёт не боец, готовый зубами выдирать победу в беспощадной схватке без поддавок и правил. Это шествует на последнее священнодействие герой, посвятивший себя Богам. Таких прославляют сказители. Но таким и место в сказаниях, а не в настоящем сражении…
Под ноги Мал-Нахте попался продолговатый обломок камня, заострённый с одного конца. Юноша проворно нагнулся за ним и стиснул в ладони. Камень лёг в руку ухватисто и удобно. «Не иначе, кто-то из рабов обтесал и подбросил сюда, – тотчас пришёл к верному выводу Гвалиор. Почти шесть лет работы надсмотрщиком его многому научили. – Вот хитроумные стервецы!..»
Волк ждал противника, опустив руки и не спеша браться ни за кнут, ни за кинжал.
– Эй, вельх! – сказал он затем. – Ты кое-что забыл, как я посмотрю. Или твоя мать родила тебя не от мужа? Ваше племя, я слышал, дерётся всегда голяком! Поди сними штаны, я тебя подожду!
Вельхи действительно уважали благородную наготу воина, идущего на святой бой. Волк хорошо знал, что делал: оскорбление угодило точно в цель. Мал-Нахту точно хлестнуло, он бросился вперёд, пригибаясь и готовя руку с оружием-камнем. Волк того только и ждал. И с ответом не оплошал. Он чуть посторонился… и встретил невольника жестоким и быстрым пинком в колено, начисто раздробившим сустав.
Толпа кандальников качнулась и сдавленно ахнула, потом загудела. Собственно, едва начавшийся поединок был кончен. Сильный и яростный вельх так ничего и не смог поделать против Волка, не сумел даже коснуться его. Теперь он умрёт. Униженный и беспомощный. Как многие прежде него – и как предстоит ещё многим…
Мал-Нахте понадобилась вся сила и гордость духа, чтобы не завыть от боли, внезапно заслонившей весь мир. Он скорчился на каменной площадке, скрипя зубами и стискивая изувеченное колено, но потом всё же разомкнул руки и приподнялся.
Волк не торопясь обходил его кругом, выжидая с усмешкой: ну что, дескать, всё?.. Ничего больше не будет?.. Так-таки и не удастся развлечься?..
Вслух он сказал:
– А я думал, вы, вельхи, способны на большее. Значит, правду люди болтают, будто вы… как его… только и умеете заводить вражеские рати в болота! Честный бой – не для вас!..
Молодой раб вряд ли толком слышал его. Даже сквозь многомесячную грязь на забывших солнце щеках было видно, что боль в разбитом колене отогнала от лица всю кровь, оставив кожу изжелта-восковой, как у мертвеца. Вельх, наверное, понял, что гибель, почти обещанная самим выходом на поединок, сделалась уже неминуемой.
Оставалось лишь принять её с достоинством. Совершить последний поступок. О котором никогда не узнают дома. Никогда не узнают и не запомнят…
Мал-Нахта привстал, опираясь на здоровую ногу, и снова запел. Спутанные волосы падали ему на лицо, но кто-то разглядел: он не открывал глаз. Чтобы не так видны были текущие из них слёзы страдания. Чтобы не поддаться искушению жалко заслониться руками, когда Волк станет его убивать…
Гвалиору не хотелось на это смотреть, и он не смотрел. Ему, надсмотрщику, положено было приглядывать за порядком, за тем, чтобы каторжники не начали бушевать и не бросились все разом, учиняя бунт. Такое тоже случалось когда-то…
