Neil Gaiman - Американские боги (пер. А.А.Комаринец)
Салим кивает. Потом садится на кровать, которая занимает почти все пространство белой комнатушки, слушает звук бегущей воды. Салим снимает ботинки, носки и наконец остальную одежду.
Таксист выходит из душа мокрый, обернув вокруг талии полотенце. Солнечных очков на нем нет, и в полутемной комнате в его глазах полыхает алое пламя.
Салим моргает, сгоняя слезы.
– Хотелось бы мне, чтобы ты видел то, что вижу я, – говорит он.
– Я не исполняю желаний, – шепчет ифрит, роняя полотенце, и толкает Салима – мягко, но непреодолимо – на кровать.
Проходит более часа, прежде чем ифрит кончает долгой струей в рот Салиму. Салим за это время кончил уже дважды. Сперма у ифрита странная на вкус, огненная, она обжигает Салиму горло.
Салим идет в ванную, полощет рот, чистит зубы. Когда он возвращается, таксист, мирно похрапывая, уже спит в белой постели. Салим пристраивается возле него, прижимается к ифриту теснее, и ему кажется, что кожей он ощущает песок пустыни.
Засыпая, он вдруг вспоминает, что так и не послал факс Фуаду, и испытывает укол вины. В глубине души он чувствует себя одиноким и опустошенным; он кладет руку на обмякший член ифрита и так, успокоенный, засыпает.
Они просыпаются перед рассветом, разбуженные движениями друг друга, и снова занимаются любовью. В какой-то момент Салим сознает, что плачет и что ифрит подбирает его слезы поцелуями огненных губ.
– Как тебя зовут? – спрашивает Салим таксиста.
– Имя на водительских правах, но оно не мое, – отвечает ему ифрит.
Потом Салим не мог вспомнить, когда закончился секс и когда начались сны.
Когда Салим просыпается, в белую комнату заползает холодное солнце. Он один.
Кроме того, он обнаруживает, что его чемодан с образцами исчез: все пузырьки и колечки, все сувенирные медные фонарики – все пропало, равно как и дорожная сумка, бумажник, паспорт и обратный билет на самолет в Оман.
На полу валяются джинсы, футболка и шерстяной свитер цвета пыли, а под ними – водительские права на имя Ибрагима бен Ирема, лицензия на вождение такси на то же имя, связка ключей и адрес английскими буквами на клочке бумаги. Лицо на фотографиях на лицензии и на водительских правах не слишком похоже на Салима, но, впрочем, на ифрита оно непохоже тоже.
Звонит телефон: это портье напоминает, что Салим уже уехал и его гостю придется вскоре уйти, чтобы обслуга могла убрать номер для другого постояльца.
– Я не исполняю желаний, – говорит Салим, пробуя на вкус эти складывающиеся у него во рту слова.
Одеваясь, он чувствует странную легкость.
Нью-Йорк очень прост: авеню идут с севера на юг, стриты – с запада на восток. Так ли уж это трудно, спрашивает он себя.
Он подбрасывает связку ключей, ловит ее в воздухе. Потом надевает черные пластмассовые солнечные очки, которые нашел в кармане куртки, и покидает номер отеля, чтобы отыскать свое такси.
Глава восьмая
Он сказал – и у мертвых есть души. Но я спросил – как такое возможно, Ведь мертвые – души и есть? Тогда он вернул меня к жизни… И не наводит ли это на страшные подозренья? Может, мертвые что-то скрывают от нас? Да, – скрывают мертвые что-то от нас.
Роберт ФростРождество, как узнал за ужином Тень, – мертвый сезон для похоронных контор. Они сидели в небольшом ресторанчике в двух кварталах от «Похоронного бюро Шакала и Ибиса». Тени подали плотный комплексный ужин, включая кукурузные оладьи, идущие обычно к завтраку, а мистер Ибис тем временем клевал кекс с изюмом, полагавшийся к кофе.
Задержавшиеся на этом свете, объяснял мистер Ибис, силятся протянуть до еще одного самого распоследнего Рождества или, может, до Нового года, а других, тех, для кого увеселения и празднества ближних окажутся слишком болезненными, еще не столкнул в пропасть очередной показ «Чудесной жизни», для них еще не упала последняя капля или, лучше сказать, последняя веточка омелы, которая ломает хребет не верблюду, а оленю.
Эти слова он произнес с негромким смешком, и Тень решил, что мистер Ибис изрек отточенный афоризм, которым особенно гордился.
«Ибис и Шакал» была маленькая семейная похоронная контора: одно из последних независимых бюро ритуальных услуг в окрестностях, так, во всяком случае, утверждал мистер Ибис.
– В большинстве сфер услуг ценятся общенациональные марки, – продолжал он.
Мистер Ибис не столько говорил, сколько читал лекцию мягким и серьезным лекторским тоном, который напомнил Тени профессора колледжа, когда-то тренировавшегося на «Ферме Мускул»: тот не умел разговаривать, умел только излагать, толковать, объяснять. Уже через несколько минут знакомства с мистером Ибисом Тень сообразил, что его участие в беседах с бальзамировщиком будет сводиться к роли слушателя.
– Это происходит, думается, потому, что люди заранее желают знать, что они получат. Отсюда «Макдоналдсы», «Уоллмарты», «Вулворт» и прочие известные универсальные марки, прочно укоренившиеся в сознании потребителя по всей стране. Куда бы вы ни приехали, везде получите – с небольшими региональными отклонениями – то, что вам уже знакомо и привычно.
В сфере ритуальных услуг, однако, положение дел, в силу необходимости, иное. Родные усопшего желают знать, что их дело примет близко к сердцу человек, не только им известный, но и чувствующий призвание к своей профессии. В период тяжкой утраты все желают личного внимания к клиентам. Все хотят знать, что их горе и траур помещены в контекст их родного городка, а не превращены в шоу на общенациональном уровне. Но во всех отраслях экономики, – а смерть это тоже отрасль экономики, не обманывайтесь на этот счет, мой юный друг – деньги делаются на оптовых продажах, на крупных закупках, на централизации сделок. Неприятно, но правда. Однако проблема в том, что никто не хочет знать, что его родные путешествуют в огромном рефрижераторе на большой, специально оборудованный склад, где своей очереди, возможно, ждут двадцать, пятьдесят, сотня кадавров. Нет, сэр. Людям нравится думать, что их родные отправляются в семейную фирму, туда, где с ними уважительно обойдется тот, кто снял бы перед ними шляпу, встреть он их на улице.
На мистере Ибисе была шляпа. Строгая коричневая шляпа, хорошо подходящая к строгой фланелевой куртке и строгому и сдержанному коричневому лицу. На носу сидели очки в тонкой золотой оправе. В памяти Тени мистер Ибис остался как невысокий человечек, и всякий раз, стоя рядом с ним, Тень заново обнаруживал, что в нем более шести футов росту и что он вечно сутулится, будто цапля. Сидя против него за полированным красным столом, Тень понял, что смотрит ему в лицо.
– Поэтому, захватывая контроль в регионах, крупные компании покупают название фирмы и платят бальзамировщикам за то, чтобы они оставались на прежних постах, создавая тем самым наглядное впечатление многообразия. Но это лишь вершина надгробия. Реальность же такова: все эти конторы такие же «местные», как «Бургер Кинг». А вот мы, в силу собственных причин, действительно независимы. Мы сами бальзамируем своих клиентов, и наше – первое предприятие по бальзамированию в этой стране, хотя никому, кроме нас, это не известно. Однако мы не производим кремаций. Как говорит мой партнер, если Господь дал нам талант или мастерство, мы обязаны по мере сил употреблять его на дело. Вы ведь согласны?
– Звучит неплохо, – откликнулся Тень.
– Господь дал моему партнеру власть над мертвыми, а мне он дал дар слова. Отличная штука – слова. Да будет вам известно, я пишу сборники рассказов. Не ради литературной славы, скорее для собственного развлечения. – Он помолчал. К тому времени когда Тень догадался, что ему следовало бы попросить разрешения их почитать, момент был упущен. – Как бы то ни было, мы даем им ощущение связи времен: Ибис и Шакал хоронят в Каире более двухсот лет. Впрочем, мы не всегда назывались бальзамировщиками. Раньше мы звались владельцами похоронного бюро, а до того – гробовщиками.
– А до того?
– Ну, – не без самодовольства улыбнулся мистер Ибис – у нас долгая история. Разумеется, свою нишу здесь мы нашли только после войны между Севером и Югом. Вот тогда мы и стали гробовщиками для местных цветных. До того никто не считал нас цветными – возможно, иностранцами, экзотическими и темными, но не цветными. А стоило закончиться войне, не прошло и нескольких лет, как никто уже и не мог вспомнить тех времен, когда нас не воспринимали как черных. У моего партнера кожа всегда была темнее, чем у меня. Переход был нетрудным. Все мы по большей части такие, какими нас воспринимают. Довольно странно звучит, когда теперь вдруг заговорили о афроамериканцах. Наводит меня на мысль о народах Понта, Офира, Нубии. Мы себя африканцами никогда не считали, мы были народом Нила.
– Так вы египтяне, – сказал Тень.
