Игорь Борисенко - Путь мертвеца
Нагнувшись, Девлик поднял шкатулку с земли и отряхнул ее от налипшей грязи и травы. Аккуратная коробка лежала вверх дном, раскрытая, однако, даже бархатная обивка внутренностей казалась совсем новой.
Как и сказал Инитон, шкатулка имела форму овала. По бокам на ней были приделаны золотые пластинки с рунами, а на крышке змеилась причудливая вязь, сотканная из серебряных нитей. В лунном свете, неверном и мелькающем из-за бегущих по небу туч, крышка шкатулки тускло блестела. Девлик закрыл ее от лунных лучей и вгляделся в узор: через некоторое время ему показалось, что он увидел величественную картину закрытого тучами неба. В центре крышки в облачном покрове образовалось неровное окно, в котором происходило затмение солнца. Возможно, все это только пригрезилось Девлику – или же мастер, изготовивший шкатулку, на самом деле сумел передать с помощью черного дерева и светлого серебра сложнейшую картину? Штрихами, одноцветными линиями и гравировкой на крошечных серебряных пластинках он сотворил иллюзию реальности, дверь в странный и живой, застывший только на одно мгновение мир.
– Древний символ? – прошептал Девлик, спрашивая сам себя. – Из тех времен, когда яркий круг солнца считался высшим знаком могущества, неисчерпаемым источником энергии… почти что богом!
Затмение солнца означает овладение этой божественной энергией. Возможно, из этого следует, что Рану – колдун необычайно сильный и непобедимый, равный самому солнцу? Если бы Девлик мог пугаться, то сейчас у него непременно затряслись бы поджилки. Однако мертвое тело было лишено таких недостатков, и если разум создания по имени «Девлик» и испытывал сейчас какое-то подобие чувств, то сравнить их можно было лишь с озабоченностью. Он должен постараться, чтобы все получилось как надо; каким бы могучим и зловещим ни был противник, во имя Теракет Таце и по приказу трех старцев он должен быть побежден.
Мертвец отнес найденную шкатулку обратно в замковый двор и зарыл ее в самом центре своего колдовского узора. Разровняв неподатливую землю Невидимой дланью, Девлик водрузил сверху, над погребенным Вместилищем демона книгу, раскрытую на изображении намтуна. На мгновение застыв, словно бы любуясь делом рук своих, он быстро повторил мысленно те шаги, которые должен был сделать. Вроде бы, все готово. Теперь он должен был подождать до рассвета, до того момента, когда первые лучи солнца появятся на далеком восточном краю неба. Пока же он забился в угол и впал в забытье.
Это нельзя было назвать сном. Мертвому телу не нужен был отдых, мертвый разум Девлика не отправлялся в страну грез или кошмаров. Это было время Соргена, выпущенного из клетки – но лишь для того, чтобы лишний раз убедиться в своем бессилии и обреченности. Как голодный, оборванный, стосковавшийся по человеческому слову пленник, который выходит из темницы и видит вокруг царство льда и камня. Он идет в таверну, но не может выпить там вина или откусить краюху хлеба, чтобы унять голод и победить предательскую слабость мышц. Он ощупывает руками одежды, но не может взять их и прикрыть содрогающееся от холода тело. Он видит фигуры людей – но они безмолвны и недвижны, как статуи. Он идет, ползет, царапая ногтями каменные и ледяные изваяния, плачет и замирает, чтобы потом снова очнуться в темнице, связанный, спеленатый и лишенный возможности хоть что-то сделать или сказать. Видеть, слышать, страдать – вот его вечный удел, до тех пор, пока ходит мертвое тело, пока Девлик способен исполнять приказы Черных Старцев.
Словно сквозь туман, к Соргену возвращалась его короткая жизнь, проходила, день за днем, дразня и не давая ухватить себя, остановить, изменить, повернуть вспять. Дни мелькали, то бешено сменяя друг друга, то растягиваясь мучительно и неотвратимо. Тоска ядовитым копьем пронзало несуществующую грудь, и Сорген кричал неслышным криком, корчась мнимым телом от придуманных, но таких реальных и жестоких страданий. Каждый раз все это кончалось одним и тем же: разочарованием, всепоглощающим и неизбежным. Раз за разом Сорген понимал, что прожил жизнь напрасно и неправильно, и то, что никогда уже ему не исправить этого, язвило его еще больнее. Умирающий человек перед самой кончиной переживает вновь мгновение за мгновением свой век, успевает испытать удовлетворение или горько пожалеть – и уходит навсегда, оторванный от тех забот и воспоминаний, что были присущи ему тогда, за гранью. Однако Сорген был обречен страдать снова и снова, ибо ему не было дано перешагнуть эту границу. Он был обречен балансировать на ней долгое время – столь долгое, какое только вынесет разлагающееся тело. Мелькающая перед мысленным взором жизнь появлялась вновь и вновь, со всей скрытой в ней болью и сожалением.
И было только одно средство, дававшее надежду – странную и даже глупую для любого, кто мог бы вдруг узнать о ней… Но для живого разума, запертого в ящике гниющей плоти, за спиной равнодушного сторожа, оторвавшего у него часть воспоминаний и кусочек личности, не было ничего неправильного в том, чтобы надеяться на несбыточное. С этой мыслью он умер; она не раз навязчиво посещала его при жизни.
"Не все потеряно!" – шептал он, корчась от жалости и сострадания к самому себе, в дурманном тумане поспешных и смутных образов, торопящихся мимо. – "Я должен воскреснуть, воспрянуть, возродиться! Нет, нет – родиться заново, чистым и безгрешным, как дитя, не похожим на себя прежнего, лишенным груза старой памяти и дурных поступков, гадких мыслей, равнодушия… всего того, что делает воспоминания непереносимыми. Только одно должно достаться в наследство новому человеку, у которого не будет никакого имени, тянущего обратно в омуты прошлой жизни. Четкое осознание того, как он должен прожить свою новую жизнь, доставшуюся с таким трудом".
Если бы он только мог, то посмеялся над той самоуверенностью, с которой постулировал себе «возрожденному» новые жизненные принципы! Но с этими мыслями он встречал новое пробуждение, дававшее пищу усталому разуму, отвлекающее от метаний и мучений.
Так он очнулся и в то утро, вернее, незадолго до него. Девлик чуял время так, как хорошая гончая чует лису, петляющую по лесу. Все вокруг было еще погружено во тьму, полную и непроницаемую. Магические свечи, разбросанные тут и там по колдовскому узору, казались крошечными точками и только усиливали кромешный мрак. Ветер утих, а небо было окончательно укрыто плотным покрывалом туч; луна ушла за горизонт и ничего на всем свете не могло теперь победить ночь. Мелкий снег, сыпавший на землю, казался серым, почти что невидимым. Девлик стер его с лица, не чувствуя мертвой кожей холода, только услышав хруст и шелест сыплющейся вниз пыльцы.
