Александр Меньшиков - В краю молчаливого эха
Гигант замолчал. Судя по его виду, он пытался понять суть своего сна.
— Победил? — спросил Бор.
— А? Наверное… по крайней мере был среди тех восьми человек, которых позвали дальше.
— Восьми? — уточнил товарищ.
— Ну да. Нас осталось восемь тех, кто прошёл испытания.
— А потом что?
— Помню, как нас привели к какому-то каменному дому и стали проводить мимо кучи дверей. Стали приказывать оставаться подле них по одному из нас. Мне достались последние, — речь Первосвета стала чуть быстрее и импульсивнее.
Он нервно облизал губы и продолжил свой рассказ:
— Я видел, что когда распахивались двери, то из них выбегали какие-то… непонятные существа… чудовища… Парни начинали с ними драться.
— А ты?
— Я ждал. Достал оружие и ждал. Когда распахнулись мои двери, мне навстречу выполз…
Тут Первосвет резко замолчал. Вышло как-то неестественно. Если гигант хотел этим, так сказать, приукрасить сон, чтобы произвести эффект эдакой интриги, то у него сие вышло плохо.
— Ну и? — поддержал «игру» Бор.
— Оттуда выполз ребёнок… маленький, смешной такой, — Первосвет глупо заулыбался. Так улыбаются люди, умиляющиеся представшей их глазам кошечке, ласковой собачке, или иной подобной картинке. — Я сразу подумал, что это какой-то обман… Что ребёнок не настоящий.
— И что ты сделал?
— Замахнулся и… и… — Первосвет сделал странный непонятный жест. А потом сказал следующее: — Я взял его на руки и вошёл внутрь. Там была небольшая уютная комнатка. У печи хлопотала женщина… молодуха… её лица я не видел… но точно знал, что это моя жена. Представляешь?
— Угу, — согласно кивнул Бор, хотя так ничего и не представил.
— Я сел за стол и стал кормить ребёнка… Это был мальчик.
Первосвет снова глупо улыбнулся.
— Вот к чему такой сон? А? — тихо спросил гигант.
— Не знаю, — честно признался Бор, вдруг вспоминая свою Стояну и детишек. — Наверное, боги хотели тебе что-то сказать.
— Что?
— Не знаю, — повторился северянин. — Может, что ты… не рождён для военного ремесла?
— Не понял, — нахмурился Первосвет.
— Ну ведь остальным твоим товарищам предстали кто? Чудовища. Верно? А тебе? Ребёнок… и жена… и дом…
— Но… но…
— Да что ты пристал! Я ж тебе не гадалка с рынка. Разберись в себе сам!
Гигант нахмурился и вдруг замолчал. Казалось он уже не слышал северянина. А лишь тихо-тихо про себя повторил сказанную фразу про «не рождённых для военного дела» и о чём-то надолго задумался.
Задумался и Прутик. Но о своём.
«Странно, — рассуждал он, — коли мы все рождены для каких-то дел… разных по своей сути… кто пахарь, кто ратник…. кто маг… в общем, уж коли дело так, то кто тот определяющий кому и кем быть? Сарн? Нихаз? Неужели мы лишены права на выбор? Как там говорил Бор? — Стоящие по праву… Кто же определил это «право»?»
Семён не заметил, как оказался рядом с Бочаровым. Тот, изучающе, осмотрел паренька и отчего-то вздохнул. Поймав удивлённый взгляд Семёна, Платон решил пояснить:
— У меня сын такого же возраста, как ты, — сказал, но тут же Бочаров сам себя поправил: — Должен был быть такого же.
— А что случилось?
— Погиб… давно…
— Не вернулся? — задал глупый вопрос Прутик.
Он и сам знал, что Искры уже давно не возвращаются в Сарнаут.
— Нет, — вздохнул Бочаров и тут же пришпорил коня, желая отъехать от Семёна.
Было видно, что Платон уже пожалел, начав разговор на эту тему. А Прутик так и не понял, что своим наивным, даже детским, вопросом сделал тому ещё больнее.
Кстати, Семён уже не раз задумывался о Даре Воскрешения… По логике Церкви: тот даровался всем, но при одном условии — цельности тела («сосуда не осквернённого»)…
А если ты ратник, и тебя, скажем, зарубили в бою? — рассуждал с умным видом Прутик. — Значит и Искре некуда возвратиться. Логично? В таких случаях получалось, что ратником становиться никто не хочет. Лучше быть пахарем, или рыбаком, или бортником. Работа такая, что голова всегда на плечах… Хотя… хотя тут палка о двух концах: коли уж какой враг нападёт, то тебя зарубит и уж ничего не поможет. Вот и конец твоему существованию.
Или вот другой случай — старик. Зачем возвращаться Искре в дряхлое тело? В чём смысл? То ли дело молодой…
Вопросы, конечно, правильные, но по-своему. В схоластику Прутик не вникал. Во-первых, не мог разобраться во всех тонкостях церковной полемики. А во-вторых, не считал это нужным.
Было ясно, что подобные темы рождаются не только в столь пытливых умах таких вот, как Прутик, людей. Но и иные стали задаваться вопросами воскрешения. Тогда, наверное, в Церкви и стали говорить о том, что слуги Тенсеса могут даровать новое тело. Надо только пройти очищение.
Всё сразу же вернулось на свои места. Однако, так сказать, желание навредить телу врага сохранилось.
Но всё-таки, надо быть честным: сейчас был такой период, когда искры перестали возвращаться в Сарнаут. И Прутик, как и тысячи других людей (да и эльфов, гоблинов, орков), вдруг стали спрашивать себя: «А возвращались ли они вообще? Может, это такая уловка, чтобы заставить людей верить Церкви? Пообещать им вечную жизнь и… и…»
Послышался долгий неприятный скрип, переходящий в треск. Прутик удивлённо закрутил головой и в последний момент вдруг сообразил, что это звук падающего дерева.
Поперёк дороги свалилась толстенная ель. И сразу со всех сторон будто из-под земли вынырнуло множество вооружённых людей: лучники, мечники… Тенсес его знает кто ещё.
Охрана обоза тут же заняла оборону, но уже глядя на соотношение сил становилось ясно, что выстоять не удастся. На стороне нападавших было не только превосходство в числе, но и удачное расположение: этот участок тракта проходил меж двух крутобоких холмов и от того обоз с людьми был как на открытой ладони.
— О, Тенсес! — испугано зашептал кто-то справа. — Засада!
14
Прутик затравлено крутил головой, не зная что ему делать. Внизу живота что-то сжалось в неприятный комок, стало жарко.
Страшнее всего выглядели люди с боевыми молотами в руках. А их было немало. Эдакие крепкие парни весьма сурового вида, — так, по крайней мере, показалось Семёну. Он уставился на их оружие немигающим взглядом. Такие штуки ему ранее приходилось видеть только на картинках. А тут самые что ни на есть настоящие, угрожающе страшные.
На длинном древке расположился громадный набалдашник, представляющий собой с одной стороны молоток, а вот с противоположной, так называемый, «вороний клюв» — длинный гранёный шип. Внизу рукояти был намотан кожаный ремешок, умело завязанный в петлю. Боец продевал в неё руку и это позволяло удерживать оружие в случае непредвиденного выскальзывания из ладони.
