Андрей Сердюк - Золотая Пуля, или Последнее Путешествие Пелевина
— Почему не обсуждают? — задала Йоо глупый и по природе своей вредный вопрос.
— Потому что. Потому что, если приказы будут обсуждаться, то вскоре совсем не понять будет, кто здесь старший. Тогда — беда.
— А старший ты?
— Я.
— И что?
Притомила девчонка Виктора своей разлагающей болтовней. Наклонился он к ней и проорал в самое ухо, да так, что аж Сияющая её Дельта задрожала:
Осень. Вороны.
Та, что выше взобралась,
Каркает громче.
И Йоо всё так сразу ясно-ясно стало. Потому как сделалось ей от этого крика в голове прояснение.
Как в момент просветления.
Или смачного чиха.
12
Никому премию выдавать не пришлось. Сам нашёл.
Когда Мурка пошла налево, а Городовой побежал, соответственно, направо, сам Виктор направился прямо, — дальше вдоль да по улице. Такое направление он себе выбрал. И не зря. Угадал. Метров через сто, у третьего перекрёстка таки попался ему навстречу местный житель. Вернее жительница. Бабка. Обычная такая деловитая бабка. Топала куда-то по утру с бидоном. Виктора как рассмотрела подслеповатыми глазами, так в сторону и шарахнулась. Заметно перепугалась старая, завидев чужака. Тут Виктор вежливо, как мама учила, и доктор прописал, поздоровался. Автомат за плечи закинул. Ну, и, как водиться, спросил первым делом: «А что, бабуля, немцы-то в деревне есть?»
Бабка только плечами пожала. И то, — какие здесь немцы. Нет немцев. Давно уже не привозят. Ни немцев. Ни японцев. Да что там с иноземцев-то взят, когда даже русские, и те перестали на Источник приезжать. Всех Шоно распугал.
Хотел было Виктор бабке ещё пару вопросов задать, да только сильно торопилась она. Недосуг ей было. Но где Бажба Барас Батор живёт показала.
Там.
Перебежал Виктор качающийся деревянный мост, что переброшен был через неширокую, но очень шумную речку, летящую вниз по валунам из горного распадка, и попал на правобережную часть деревни. Поднялся по улице вверх, дошёл до крайних домов, разыскал разбитую молнией сосну, повернул на лесную тропу, пересёк удивительный лес, каждое дерево которого украшено было по бурятским обычаям разноцветными тряпичными лоскуткам, и вышел на поляну, где дом стоял. К лесу задом. К нему, к Виктору, получается, передом.
Объявил по рации всем отбой. И постучал.
Хозяин оказался дома. Живописный был старик. Иероглифы морщин на лице, да глаза узкие умные, — это, во-первых. А во-вторых, — костюмчик. Ещё тот. Халат золотыми нитками расписанный, широким зелёным ремнём подпоясанный. Сапожки красные с носками, в спираль закрученными. Ну и будёновка, конечно, на голове. Вся в орнаменте. В общем, красавец Бажба Барас Батор. Монгол монголом. Как с картинки. Хоть прямо сейчас бери его и на ВДНХ, — улигерами посетителям по ушам ездить.
Впечатление складывалась, что, вообще-то, ждал его дед. Ничего не спросил, а сразу в дом зазвал. Виктор не отказался.
Первым делом клетку увидел. Висела под самым потолком. Вместо торшера. Круглый купол из осиновых прутьев. И почему-то без дна. Потому что старая, наверное. А может потому, что Абсолютная.
Разговор сразу по делу пошёл. Старик первым начал.
— Как зовут?
— Виктором.
— Хорошее имя.
— Не жалуюсь.
— Сдаётся мне, за Клеткой пришёл.
— Есть такое дело. Оттуда знаете?
— Нынче ночью мне муравей рыжий во сне в ухо забрался. Нашептал, что придёшь, и что Клетку просить будешь. Вот ты и пришёл. Ведь за Клеткой же?
— За Клеткой.
— Думаешь, отдам?
— Надеюсь.
— Никому не отдавал, почему, думаешь, тебе отдам?
— Ну это… — Виктор задумался, а потом стал спокойно объяснять: Видишь ли, уважаемый, она же не мне лично нужна, она людям нужна. У тебя она, старик, без дела пылиться, а нам там людей спасать нужно.
— Во как! А они вас просили? Люди-то.
— Спасти? Нет… Они уже не могут, старик.
— Да неужели?
— Как не прискорбно звучит, но это так… Слушай, старик, ты вот что. Это всё так долго объяснять. Но если не хочешь за так отдать, так ты продай мне её. Клетку. Хорошую деньгу за неё дам. Двадцать тысяч долларов дам. Даже двадцать две. Челюсть новую купишь. В Сызрань съездишь.
— Куда? — переспросил глуховатый дед.
— В Сызрань, — повторил Виктор громче. — Деньги — это ведь не только время, старик, деньги — это ещё и пространство.
— А зачем мне в Сызрань?
— А ты, старик, там был?
— А что?
— Хороший городок. Замечательный, скажу тебе, городок. Я бывал как-то там проездом. А вот ты, старик… Ты жизнь свою проживёшь, а в Сызрани так и не побываешь. Помирать будешь, меня вспоминать будешь. Ах, будешь думать, зачем ему отказал, — вот жизнь и прожил уже, а в Сызрани так и не побывал… Пожалеешь. Только тогда поздно уже будет… Продай мне Клетку, старик.
— Не я покупал, не мне и продавать.
— Ну, тогда, извини, — вздохнул Виктор и звонко хлопнул себя по коленкам. — Тогда, старик, уж не обессудь…
— Что, неужто силой отбирать станешь? — спросил старик и скривился, иероглифы-морщины составили на его лице какой-то новый текст.
— Придётся. А куда деваться? Слышал, старик, что-нибудь о политической целесообразности?
— Это когда цель-то средства оправдывает? Ты об этом? О том, что «не в тебя стреляю, но во вредное нашему делу донесение»? О том, что старуху можно топором ради принципа, мирное население бомбами ради демократии, а одного старика кулаком ради спасения всего человечества? Ты про это толкуешь? Если про это, так это я лучше тебя знаю. Мне-то этого не знать. Восемнадцать лет первым секретарём райкома, а до этого тринадцать — вторым… Мне-то не знать.
— А я думал, старик, что ты фольклорный.
— О чём ты? Фольклор, он развит только на последней стадии доклассового общества. Энгельс так писал. В своей книге… В этой… Уже не помню в какой. Надо конспекты поднять… Старый стал, совсем уже ничего не помню. Только помню, что про фольклор именно так Фридрих наш дорогой товарищ Энгельс писал, что в доклассовом обществе он шибко развит. А нынче у нас общество чай не доклассовое, — однако, а классовое. Капитализм на дворе. Так? Или нет?
— Классовое, — согласился Виктор и решил на эту тему слегка поразглагольствовать, — сделать вид, что заговорил дед ему зубы. А сам же надеялся, что удастся деда в свою очередь заболтать и на подарок потихоньку раскрутить. — Капитализм не капитализм, но много сейчас у нас, старик, всяких классов поразвелось. И видов. И подвидов. И отрядов. И семейств… Хищники есть. Приматы есть. Причём, безнадёжные такие приматы — примитивные. Со старых времён никуда не делись. Пресмыкающиеся злобные тоже в наличии. И пустоцветные пресловутые. И абсолютно голосеменные. То есть голосеменные абсолютно. И грызуны мелкие, но саблезубые, тоже имеются, — куда без них. Ну ещё утконосы есть несчастные. На средних этажах коррупции. И ехидны разумеется, которые не случайно такое имя носят, потому как — четвёртая власть. И парнокопытные есть. На которых всё и держится. И двугорбые разумеется. Эти в белых воротничках. Одногорбые, те в синих. Потом эти ещё… Как их… В застиранных-то воротничках. На сервисе… Короче, низшее звено. Менеджеры зала. Бойцовского клуба… И даже — во вспомнил! — выдра одна есть. Сам лично видел. Так что действительно полным полно сейчас, старик, слоёв в общественном пироге. Я уж молчу о всяких там маргинальных прослойках. Одной только интеллигенции сейчас семьдесят три категории насчитывается! Что уж тут говорить.
