Вера Петрук - Донор
А вот с человеком вышла осечка. Портальная станция Асбруя переживала не лучшие времена, свидетельствуя о том, что государственное финансирование давно обходило ее стороной, уделяя внимание осажденному Порогу или развитому Меггидо. Энки без труда деактивировал трех роботов системы Зета, охраняющих подходы к станции, и хотел было полоснуть по человеку на вышке, но в нем внезапно что-то перевернулось, и щуп мазнул по макушкам полыни, накормив его вкусом горьких трав и отчаяния. Сторож так и остался сидеть на вышке, глазея на заходящее солнце, а Энки уполз в кусты, стараясь не утонуть в воспоминаниях. Самочувствие резко улучшалось. Богатая растительность Маурконда излечила его умирающее тело, и теперь круги здоровья на животе почернели, лишившись болезненной красноты. Но как же мрачно и стыло было у него на душе.
Волны эфталитовой реки Асбруя напоминали совсем другое место. В голове что-то зашумело, рождая образ забытой родины. Сколько Энки себя помнил, он всегда жил у воды. Но его мир уже умирал, и некогда богатая жизнью река с трудом поддерживала жизнь речных роев. Чувство голода было таким же привычным, как непреодолимая тоска по тем временам, о которых рассказывал дед. Тогда мир был им другим, способным накормить миллионы роев и возродиться вновь. Тогда они умели мечтать.
За ним пришли вечером, когда он вернулся домой после неудачной охоты в Горячем Омуте. Пятнадцать братьев, тридцать сестер, стареющая мать и дед встретили королевских курьеров со слезами радости на глазах. Их рою оказали великую честь, а то, что Энки был против – разве это имело значение? Прощание было коротким. «Мой сын станет великим воином, – сказала мать, ласково обнимая его щупом. – Ты добудешь еду для наших детей и вернешься героем».
Когда улей скрылся за ближайшим холмом, ему показали контракт, и Энки понял, что домой он не вернется. Ни трусом, ни героем. Он был выбран по единственной причине. Его биологический материал совпал с данными пленного, захваченного на человеческой границе. «Ты поступил правильно, – сказал старший галс. – Теперь твоя семья получит право охотиться на королевских землях, а если ты выживешь после операции, у тебя появится шанс войти в историю. О матери не волнуйся. Она не узнает о том, что тебе придется влезть в человеческую шкуру. Этот позор умрет с тобой, но если твоя миссия удастся, обеспечит тебе вечную славу».
Энки понимал, что должен радоваться за семью. У него было сто братьев и почти триста сестер, но большая их часть умерла от голода. Те, кто остался, гарантированно выживут, потому что королевские земли были последним местом мира, которое еще могло кормить рои. Однако душа выла и обливалась слезами, оплакивая обреченное тело. Он был молод и даже не успел станцевать ни с одной самкой. Энки любил свой рой, но к самопожертвованию готов не был.
Его бунт закончился, не успев начаться. Когда галс пообещал убить мать, Энки сдался.
А дальше черные волны умирающей реки накрыли его с головой. Он поморгал, отгоняя воспоминания, но они цеплялись, не желая снова окунуться в забвение. Операций было много – так много, что Энки не помнил, сколько времени прошло с того мгновения, когда ему сделали первую инъекцию.
Сквозь белую ткань на глазах ничего не видно, тело зафиксировано и словно окаменело, а в ушах нестерпимо громко свистят речные сверчки. Он не чувствует хвоста и крыльев. Больно – слезы катятся сами по себе. Сначала он стыдится, а потом забывает о них, погружаясь в пучину болевых ощущений. Слышно постоянное жужжание, а тело трясется так, словно в нем поселились болотные черви, роющие себе новую нору. Иногда через ткань просвечивают фигуры, они двигаются вокруг него, будто танцующие пары перед соитием, наклоняются, что-то шепчут… Хуже когда они исчезают, и он остаются наедине со своими мыслями – дикими, злыми, обреченными.
Потом физическая боль кончилась, и началась боль душевная – ему разрешили на себя посмотреть. Энки знал, во что должен был превратиться, но то, что он увидел, было страшнее самых мрачных предположений. Его лишили крыльев – прекрасных, гибких крыльев, которые выросли у него совсем недавно. Маленькое тело уродливого карлика, две руки с пальцами без когтей, неуклюжие ноги, умеющие шагать и даже бегать, но не способные перепрыгнуть с одного скалистого острова на другой. Ему больше не охотиться на шкваров, не парить над огненными водопадами и не играть с братьями в грозовых облаках над Маленькой Горой. И хвоста у него тоже не стало. Теперь ему точно никогда не завести потомство. Но хуже всего выглядела голова. Гладкое, без родовых наростов лицо с наивными глазами жертвы, узкая ротовая щель без намека на клыки, мягкая, пористая кожа невнятного тусклого цвета. А еще голову покрывала растительность, которую люди называли волосами. Их красный цвет был единственным, что осталось от прежнего Энки. «Не смогли убрать пигмент, – пожаловался главный варг, проводящий операцию. – Он у всей группы остался. Хорошо еще, что люди красят свои волосяные отростки, так вы хоть выделяться не будете».
Из трехсот маниохов Энки стал шестым, выжившим после трансформации. Его поздравляли, но он страшной завистью завидовал тем, чей организм отторг чужеродный материал.
А дальше начались тренировки, которые растянулись на долгие годы. Его новое тело должно было научиться всему, что умели люди. Энки узнал о рае, где имелось столько еды, что ей можно было прокормить несколько поколений роев. Рай назывался Мауркондом. Иногда ему показывали его рой. Корма на королевских землях было много, и мать родила еще сто братьев и сестер. Он думал о них по ночам, когда нестерпимо хотелось расправить крылья и взвиться в лиловое ночное небо – прочь от армии, семьи, миссии и этого отвратительного, лысого, хрупкого человеческого тела.
Варги не знали, с чем придется столкнуться избранному для королевской миссии, и обучили его всему. Не было ни одной сферы человеческой деятельности, в которой Энки не стал бы мастером. Когда до начала миссии оставался месяц, ему и еще четверым маниохам-людям вживили в кровь криптогаров, чтобы они помогли им пройти Кольцо – примитивное устройство слежения, охраняющее Маурконд и колонии.
За день до отлета ему разрешили попрощаться с роем, но Энки отказался. Не потому что струсил, а потому что старания варгов и галсов не прошли напрасно. Спустя много лет, проведенных в человеческом теле, он понял, что не может относиться к сородичам, как прежний Энки из Речного Роя. Когда однажды над ним склонилось лицо галса, Энки увидел отвратительную морду и решил, что за ним пришла сама смерть. Красная, бугристая кожа, рога, крылья, торчащие из пасти клыки – все было знакомо и пугающе одновременно. При этом собственное гладкое, безволосое тело уже не вызывало прежнего отторжения и недовольства. Энки подозревал, что адаптация прошла не гладко. По контракту он был обязан докладывать руководству обо всех изменениях, которые появлялись в его новом теле, но проблема была в том, что Энки хотел жить. Он хорошо помнил, что стало с третьим номером, который стал открыто выражать симпатию людям и, как результат, не справился с психологическими тестами. Его казнили публично – для примера. Какое-то время Энки даже гордился, что сумел обмануть галсов, но потом понял, что до конца жизни будет разрываться между своим новым «я» и семьей, которую по-прежнему любил горячо и страстно. Любил, стараясь не думать о том, в каких монстров вдруг превратились некогда родные ему существа.
