Джон Толкин - Сильмариллион
В этой роще в дальние годы, когда молоды были деревья, в сумерках Средиземья бродила Мелиан, и чары жили в нем до сих пор. Но теперь деревья Нан-Эльмота были самыми высокими и темными во всем Белерианде, и солнце никогда не заглядывало туда; и там жил Эол, прозванный Темным Эльфом. Некогда он был родичем Тингола, но ему было неуютно и беспокойно в Дориафе, и когда Завеса Мелиан накрыла лес Рэгион, где он жил, Эол бежал оттуда в Нан-Эльмот. Там и жил он в глубокой тьме, любя ночь и подзвездные сумерки. Нолдоров он сторонился, виня их в возвращении Моргота и нарушении покоя Белерианда; зато гномов любил больше, чем все эльфы древности. От него гномы узнавали о многом, что происходило в землях эльдаров.
А надо сказать, что, приходя в Белерианд с Синих гор, гномы пользовались двумя дорогами через Восточный Белерианд, и северный путь, ведя к Аросским Бродам, проходил мимо Нан-Эльмота; там Эол встречал наугримов и беседовал с ними. Когда же дружба их упрочилась, он время от времени уходил в глубинные крепости Ногрод и Белегост и гостевал там. Многое узнал он о работе с металлами и достиг в ней большой искусности; и он создал металл, прочный, как гномья сталь, но столь ковкий, что мог делаться тонким и гибким – и все же отводил любое копье или стрелу. Эол назвал его – галворн, ибо был он черен и блестящ, как гагат; и куда бы ни отправлялся Эол, он неизменно облачался в доспехи из галворна. И все же Эол, хоть и ссутуленный трудами в кузне, был не гном, но статный эльф из славного рода тэлери, с лицом благородным, хотя и мрачным; взор его проницал тени и мрак, и случилось так, что он увидел Арэдэль Ар-Фейниэль, когда она брела по опушке Нан-Эльмота, подобная белой искре средь темных земель. Дивно прекрасной показалась она ему, и он возжелал ее; и опутал он ее чарами так, что она не могла найти дороги назад и подходила все ближе к его жилищу в сердце леса. Там была его кузня, и его темные чертоги, и его слуги, скрытные и безмолвные, как их господин. И когда Арэдэль, утомленная дорогой, подошла, наконец, к его дверям, он явился ей и, приветствовав, ввел ее в дом. Там она и осталась, ибо Эол взял ее в жены, и прошло немало времени, прежде чем родичи вновь услыхали о ней.
Нигде не сказано, что Арэдэль совсем не желала этого или что жизнь в Нан-Эльмоте все годы была ей ненавистна. Ибо, хоть по велению Эола ей и приходилось избегать солнца, они часто гуляли вместе под бледной луной; либо она одна шла, куда хотела – Эол запретил ей только искать сыновей Феанора и других нолдоров. И во мраке Нан-Эльмота Арэдэль родила ему сына и в душе дала ему имя на запретном языке нолдоров – Ломион, Сын Сумерек. А отец никак не называл сына, пока ему не исполнилось двенадцати лет; тогда Эол нарек его Маэглин – Островзор, ибо увидел, что глаза сына более зорки, чем его собственные, а мысль способна проникать в тайны душ, скрытые словесным туманом.
Когда Маэглин вырос, он оказался нолдор лицом и телом – но характером и духом сын своего отца. Говорил он мало, кроме как о делах, близко его трогавших, и тогда голос его наливался силой, способной подвигать тех, кто его слушал, и низвергать тех, кто ему противостоял. Был он высок и черноволос; кожа у него была белая, а глаза темные, но зоркие и лучистые, как у нолдоров. Часто ходил он с Эолом в города гномов на востоке Эред Линдона и охотно учился у них всему, чему они могли научить, в особенности же – искусству отыскивать в горах рудные жилы.
Говорят, однако, что Маэглин больше любил мать и, если Эол бывал в отлучке, подолгу сидел с ней, слушая ее рассказы о родичах, их делах в Эльдамаре, о мощи и доблести принцев дома Финголфина. Все это лелеял он в сердце, более же всего то, что слышал о Тургоне и о том, что у него нет наследника; ибо жена Тургона Эленвэ погибла при переходе Хелькараксэ, и единственным его ребенком была Идриль Целебриндал.
Эти разговоры зажгли в душе Арэдэль желание вновь увидеть родных, и удивительным показалось ей, что она могла устать от света Гондолина и сверкания Фонтанов на солнце, и зеленых лугов Тумладэна под ветреным небом весны; кроме того, она слишком часто оставалась одна во мраке, когда ее сын и муж уходили вдвоем. Из этих же рассказов выросли и первые ссоры между Маэглином и Эолом. Ибо ни за что на свете не открыла бы Маэглину мать, где живет Тургон, и он выжидал, надеясь выпытать у нее тайну или прочесть незащищенную мысль; но прежде хотел он взглянуть на нолдоров и поговорить с сыновьями Феанора, своими родичами, что жили неподалеку. Однако когда он поведал о своих желаниях Эолу, отец разгневался.
– Ты из дома Эола, сын мой, а не из голодримов, – сказал он. – Все эти земли – земли тэлери, а я не стану якшаться с убийцами нашей родни, пришельцами и захватчиками, и не потерплю, чтобы мой сын якшался с ними. В этом ты должен повиноваться мне, или я закую тебя в цепи.
Ничего не ответил Маэглин, остался безмолвен и холоден; но никогда уже не ходил с Эолом, и Эол не доверял ему.
Вышло так, что на Венец Лета гномы, как то было у них в обычае, пригласили Эола на празднества в Ногрод; и он уехал. Теперь Маэглин и его мать могли какое-то время бродить, где хотят, и часто они, томясь по солнечному свету, подъезжали к опушкам леса; и в сердце Маэглина зрело желание покинуть Нан-Эльмот навеки. Потому-то и сказал он Арэдэли: "Госпожа, давай уйдем, покуда есть время! На что надеяться нам – мне и тебе – в этом лесу? Здесь мы в оковах, мне же просто нечего делать, ибо я научился всему, что знает мой отец и что соизволили открыть наугримы. Не отправимся ли мы в Гондолин? Ты будешь моим проводником, а я твоей стражей!" Тут Арэдэль обрадовалась и с гордостью взглянула на сына; и, сказав слугам, что едут искать сыновей Феанора, они уехали и прискакали к северной опушке Нан-Эльмота. Там они переправились через Кэлон в земли Химлада, – а потом дальше к Бродам Ароса и на запад, вдоль границ Дориафа.
А Эол возвратился с востока быстрее, нежели предполагал Маэглин, и обнаружил, что жена его и сын два дня как бежали; и так велик был его гнев, что он помчался за ними при свете дня. Но, въехав в Химлад, он сдержал ярость и скакал осторожно, помня об опасности, ибо Целегорм и Куруфин отнюдь не любили Эола, а Куруфин к тому же был вспыльчивого нрава. Но разведчики Аглона видели, как Маэглин и Арэдэль проскакли к Аросу, и Куруфин, поняв, что творится странное, вышел из Аглона и встал лагерем возле Бродов, и не успел Эол пересечь Химлад, как всадники Куруфина подстерегли его и отвезли к своему владыке. Тогда Куруфин обратился к Эолу:
– Куда едешь ты по моим землям, Темный Эльф? Неотложное дело, должно быть, погнало в путь днем такого солнцененавистника?
И Эол, понимая, что ему грозит, сдержал резкие слова, что поднялись в его душе.
