Игорь Борисенко - Слепец
Проснувшись, Слепец некоторое время лежал, стараясь понять, который час. Вокруг царила тишина, но она могла оказаться обманчивой. За окном не кричат петухи, не брешут собаки, под полом скребется мышь. С равной вероятностью могло быть раннее утро, полночь и полдень. В деревне летом жизнь почти замирает, ибо крестьяне проводят каждый день, когда нет дождя, в полях. Или на огородах.
Размышления Слепца так ни к чему и не привели. Он не мог встать, выйти на улицу, или даже просто подойти к окну в попытке обнаружить там теплый солнечный луч, потому что боялся разбудить хозяев. Вдруг еще все-таки ночь? Впервые за несколько последних дней он был вынужден признать, что отсутствие глаз лишило его чего-то важного, незаменимого. Эти горькие мысли прервала хозяйка, вернувшаяся от родника с полными ведрами воды. Она рассказала, что Раумрау давно встал и уехал вместе с другими мужчинами, чтобы выследить лесную кошку, задравшую вчера нескольких телят из пасшегося в лугах стада. Многие женщины ушли в поля, чтобы начать убирать рано поспевшее просо, или же отправились в лес, по грибы и ягоды. В деревне остались лишь редкие стайки ребятни, слишком мелкой для работ и даже собирания грибов, да старые деды с бабками.
Слепец вышел на крыльцо, почувствовав прохладу налетевшего с запада ветерка. Утро еще не сдало своих позиций полудню, хотя до этого момента недалеко. Просто солнца нет, оно скрылось за набежавшими за ночь облаками. Дым из печных труб стлался вдоль земли, отчего казалось, что в деревню зашел неприятель и поджег ее. Слепец присел на ступеньку, размышляя о том, как везло ему до сих пор. То Река, страшное, ненавидящее все живое чудовище, берется помогать ему и даже излечивает от ран, то деревья, промышляющие людоедством, берут под ручку и приводят к дому доброй женщины. Теперь вот нелюдимые крестьяне, сбежавшие в лесную чащу для того, чтобы отгородить себя от остального мира, тоже взялись помогать, дали кров и пищу, совершенно ничего не прося взамен. Да и что у него просить? Что он может дать? Ничего. Совсем ничего. Нельзя до первого снега пользоваться их гостеприимством, пусть даже таким вынужденным и грубоватым, как у Раумрау. Нужно будет уходить прочь, как только он сможет терпеть боль и выдерживать достаточно длительные переходы. Научиться пользоваться новыми "пальцами", коли их удастся приделать, можно и по дороге. Тут Слепец вздрогнул, внезапно вспомнив свои первые самостоятельные шаги в новом для него мире вечной тьмы и зыбких предчувствий, вспомнил мученическую и нелепую возню в колючем кустарнике. Да, с такими воспоминаниями хорошего будущего не нагадаешь… Впрочем, чего тут гадать? Глупое это занятие. Что будет, то будет.
– Таттлу! - крикнул он.
– Что? - немедленно отозвалась хозяйка, высовываясь из двери.
– Отсюда ведь есть дорога на восток?
– Дорога? Дороги нет. Мы не торгуем с соседями, и их к себе не пускаем. Но не очень далеко от нас есть деревня Три горы, а уж оттуда дорога идет, это я точно знаю, - женщина немного помолчала, а потом добавила заговорщицким тоном: - А еще я знаю, что до Трех Гор можно добраться по тропке. Только как ее найти, не ведаю. Есть иные ветреные парни в нашем славном селении, которые не желают соблюдать запреты и бегают по ночам к тамошним девкам. Ух, бесстыдники! Ты только Рау про это не говори, ладненько? И уж про ту тропку тебе тоже никто не расскажет. Был бы зряч - поискал, а так и не знаю, чем тебе помочь.
– А куда ведет дорога от Трех Гор?
– В другую деревню, наверное. Я-то там не ходила, сам понимаешь. Знаю только по мужниным рассказом, он ведь у меня пришлый. Он сказывал, по тем дорогам можно добраться до самого Великого Тракта!
– А это что такое? - Слепец внимательно слушал, жадно впитывая новые сведения и даже не задумываясь над их достоверностью.
– Это вроде как дорога, по ней и люди ходят, и телеги ездят, и скот гоняют - но только она проклята, потому что создана колдовством. Кто по ней пройдет - разом потеряет душу, которую забирает в плен волшебник по имени Мездос. Он-то этот Тракт и соорудил, вроде как для блага людского. Твердый, широкий, гладкий. Тьфу! И он нарочно ведет мимо волшебного замка, чтобы Мездосу сподручнее было людей околдовывать.
– А правда ли, что замок тот огромен, как гора?
– Да уж. Выйдешь иной раз утром, когда воздух еще холодный и прозрачный, и с холма как раз увидишь этот ужас. Только вот сегодня не видать, облаками все затянуло, да дождь на севере идет, видно. Ох ты, что ж я! Тебе-то все одно не увидать. Только это к лучшему. Вдруг он, злодей, и на расстоянии околдовать может? Я никогда не смотрю.
– Эх, женщина! - подумал Слепец. Сама себя уже с головой выдала, но пытается оправдаться. "Не смотрю", а подробностей вон сколько доложила: в какой день, куда встать, куда глядеть. Откуда в ней такая ненависть к Мездосу? Только потому, что он - могучий колдун, или есть иные причины? Если они достаточно веские, то какой смысл идти к такому опасному человеку? Однако, опасения не успели завладеть Слепцом как следует. Он быстро вспомнил, кто такой муж Таттлу, и какой зуб он имеет на таинственного Мездоса. Не может простить, что тот заколдовал его первую жену и таким образом разрушил их брак. Эх, глупец он, а не гордец. Но это его дело, да и не переубедить такого упрямого человека.
Вскоре после полудня, когда из-за облаков наконец выглянуло солнце, раздался скрип отворяемых ворот, громкие, веселые ругательства и ржание коней, почуявших стойло и овес. Тяжелый стук по ступеням на крыльце возвестил о возвращении хозяина.
– Эй! - крикнул он, едва зашел в дом. - Ждешь не дождешься, поди? Только я не виноват, позвали меня, не отказаться. Против лесной кошки каждый боец полезен.
Сменив одежду и велев жене накрывать на стол, Раумрау пошел во двор, чтобы смыть с себя грязь и пот. Таттлу принялась ураганом носиться по дому, вытаскивая из кухни в обеденную комнату чугунки и крынки.
Чуток переваренная, раскисшая пшенка казалась Слепцу безвкусной, а баранье мясо просто не лезло в горло, покрывая зубы и десны противной пленкой. Холод проникал в грудь неведомо откуда, обхватывал ребра своими безжалостными пальцами. Ложка, кое-как зажатая между изуродованными ладонями, норовила выскочить и упасть на пол. Перед самой едой Раумрау сказал, что сразу после обеда он займется руками Слепца, и именно это заставляло его дрожать и бояться, как ребенка. В детстве он и испытывал подобное чувство. Давным-давно, когда суровый Галид повел его в страшный черный дом посреди квартала купцов, где жил маленький, кривоногий старик с засыпанными перхотью волосами и огромными, мосластыми руками. На белой скатерти у него были разложены десятки блестящих инструментов, больше подошедших бы для палача. Долго и отвратительно, сладенько разговаривая с юным королем, старик поглаживал инструменты, до тех пор, пока не выбрал одни клещи с загнутыми губами. Ими он вырвал королевский зуб. Страшная боль, которую испытал при этом Слепец в тот раз, заставляла его трястись от страха и упираться, когда снова Галид вел его к старику. Кричать, плакать, умолять, приказывать. Вести себя далеко не по-королевски. Сейчас он вырос и испытывать детские страхи просто недостойно настоящего мужчины. Легко это сказать, легко твердить себе об этом в мыслях, но трудно победить само чувство. Да и боль при вбивании в кость металлического штыря будет посильнее, чем при вырывании молочных зубов…
