Макс Фрай - Жили-были. Русские инородные сказки – 7
Тогда подумали на немого Игната. Тот и раньше соседских собак вешал да детей пугал. Добиться от него признания не удалось, но и оправдаться у Игната не вышло.
А на вторую зиму Пантелеймон слег с туберкулезом да так и не оправился уже.
Новый дьякон, принимая хозяйство, нашел запрятанную в ризнице ту самую лопату, аккуратно завернутую в старый подрясник.
И. Зандман
Из жизнеописания талантливой поэтессы
1
Талантливая Поэтесса стирала чулок. Простой эластичный чулок так называемого телесного цвета. Хотя представить себе телеса подобной расцветки ей (Талантливой Поэтессе) казалось делом почти невозможным, но, впрочем, завлекательным.
Вообразив даму немыслимого колера, Талантливая Поэтесса намылила невыразимый чулок. Дама задвигала ручками, ножками, сдобно и несъедобно выпиравшими из полосатого борцовского трико, и громово запела:
Советский цирк циркее в мире всех цирков.
Трам-та-ра-рам.
Советский слон слонее в мире всех слонов.
Трам-та-ра-ра…
Талантливая Поэтесса вздрогнула, скомкала чулок, сжала руку и смотрела, как серые, еле пенящиеся струи заскользили по белому фаянсу. Толстые женщины наводили на нее ужас. Она с обидой вспомнила, как дома ей упорно втолковывали, что она худой, худой, ну прямо тощий мальчик, и как этой осенью, вернувшись с дачи, услышала от кого-то из теток: как мальчик похудел! Значит, раньше она была толстой! ТОЛСТОЙ.
Талантливая Поэтесса до боли стиснула руку, с чулка капнула последняя серая капля.
Талантливая Поэтесса расправила чулок и подставила его под кран. Ей хотелось, чтобы чулок наполнился водой, как наполнялись водой полиэтиленовые мешки, превращавшиеся в мягкие пузатые аквариумы для прозрачных рыб, когда их мыли. Аквариумы покорно меняли форму, подчиняясь нажатию пальцев, но, не стерпев щекотки, прыскали и пускали до неприличия смешной и тонкий фонтанчик. Однако в чулке струя не задерживалась, только, падая, теряла свою форму, форму струи, и вытекала из чулка неопределенным потоком вроде тех, что в ливень среди струй внезапно обрушиваются на головы растяпам.
Непременно все они растяпы, сердито подумала Талантливая Поэтесса. Недотепы, раззявы. Это она, она была раззява. И еще: «Как ты похож на своего отца!» – тоже была она.
Опавший чулок не желал обретать форму, несвойственную ему форму; водяная ножка, ножка русалки, впрочем, у них хвосты.
Чулок должен быть чулком!
Невнятным мокрым существом, не задерживающим потоки, но сменяющим свой невыразимый цвет на иной – невыразимый.
Лозунги для чулок. Чулки для чулок!
Вереницы чулок ползут по асфальту, оставляя за собой извивающиеся влажные следы. Или они тянутся ввысь, подпрыгивая на носках? Это им вряд ли удастся.
Талантливая Поэтесса стирала чулок. Так она начнет свои мемуары. Это будут немножко мемуары, а немножко так… Но, в общем, неприкрашенная правда, страшная в своей наготе. Она вывернет душу и кинет ее миру. И мир ужаснется.
Талантливая Поэтесса стирала чулок. Жесткая фраза. Талантливая Поэтесса – конечно, в кавычках. Но ставить кавычек не нужно, они останутся в интонации.
Талантливая Поэтесса уже знала, как она закончит. Свою жизнь и свои мемуары: «Талантливая Поэтесса распахнула окно, встала на подоконник. Талантливая Поэтесса мягко спружинила на мохнатых лапках, распушила хвост и нырнула в подвальное оконце».
Талантливая Поэтесса не любила кошек. В возрасте шести лет она обманывала кошек мяуканьем. В возрасте семи лет она презирала ангорскую кошку Эльси, поедавшую куриные котлетки и воробьев. Перед дачным окном, где грезила Эльси, она раскачивалась на носках, едва не валясь в хозяйские ноготки, и строила рожи. Все богатство гримас и оскорбительных звуков бывало исчерпано прежде, чем ангорская тварь соизволяла сморгнуть. И Талатливая Поэтесса удалялась с гордым видом побежденного.
Талантливая Поэтесса не любила кошек. Себя она тоже не любила.
Только ужасно жалела. Она знала, что некрасива.
Талантливая Поэтесса скомкала чулок и, снова намылив его, поглядела на себя в зеркало. Раньше, когда она еще приставала с вопросами к маме, мама, немного помедлив, отвечала: «У тебя красивые волосы» или «Ты симпатичный». И Талантливая Поэтесса понимала: это утешение. Что ж, она некрасивая. Зато она умная. С этим никто не может поспорить. У нее тьма идей. И она может сочинить еще тьму. Тьма и тьма – сколько это будет? Задачка для смелых. Тьма и тьма смежили веки, став тьмой, но оставив местечко для света.
Когда закрываешь глаза или щуришь ресницы, видишь красные линии, пятна, круги, оранжевые обручи, голубые расплывающиеся кольца.
Кажется, что кто-то поет, подпрыгивая на одной ножке и тряся седой бородой: «О Патти, Патти, Патти, божественная Патти!», и изо рта его выплывает ряд ноток, круглых, да не совсем. Все как одна с изъяном – приплюснуты то сверху, то снизу, и не поймешь, где у них верх, где низ, – как мыльные пузыри.
И еще кажется, что все это глупости.
Господи, почему ей всегда всякая дрянь лезет в голову?
Она только знает, что Божественное пишется с Большой Буквы Б.
Бедная Брюхатая Буква Б, с испугом подумала Талантливая Поэтесса и выжала из намыленного чулка теперь уже рыжеватую пену. Она не станет писать мемуары. «Талантливая Поэтесса стирала чулок». Глупо писать мемуары, противно писать про себя.
Струя пронзила чулок и выпала бесформенным потоком. Это был левый чулок. Во всяком случае, чулок с левой ноги. Она всегда забрызгивает левую ногу. В этом даже есть какой-то смысл.
Талантливая Поэтесса отжала чулок и повесила его на змеевик. Это было все, что осталось от восьмой драконовой жены. От восемь тысяч восемьсот восемьдесят восьмой драконовой жены. От восемь миллиардов восемьсот миллионов восемьсот восемьдесят восемь тысяч восемьсот восемьдесят восьмой.
2
Талантливая Поэтесса чистила картошку. «Спи, глазок, спи, другой, – бормотала она себе под нос, – спи, глазок, спи, другой». Она даже напевала: «Спи, глазок, спи, другой», выковыривая глазок за глазком из проросших, слегка скукожившихся клубней. Мелодии как таковой не было да и быть не могло. Слухом ее сам Бог обделил. Это определенно роднило ее с мамой. Когда мама напевала, даже Талантливая Поэтесса безошибочно догадывалась: мама фальшивит. Когда мама не напевала, она не фальшивила никогда. Если кто-нибудь пытался сказать маме что-нибудь приятное, она смущалась и недовольно морщилась. Всякая похвала казалась ей комплиментом, а комплименты она не любила за неискренность. Талантливая Поэтесса комплименты обожала. Слово обожала она не любила, памятуя о первой заповеди Господней, но лучшего ей было все равно не выдумать. Словотворчество не стало ее стихией. Неологизмы казались ей ложными измышлениями, они царапали ей ухо не меньше маминых попыток изобразить «Спи, моя рыбка, усни». Само понятие неологизм царапало ей ухо, впрочем, так же как и новояз. Иностранные слова казались ненужными, неуклюжими, иностранные же вещи – изящными и притягательными. Одна такая вещь у нее уже была: японский носовой платок ей подарила Наташа. На платке яркими иностранными красками был напечатан маленький смешной оркестр с красным хряком-тамбурмажором во главе. «Надежды маленький оркестрик под управлением любви», – сдавленно пискнуло в голове Талантливой Поэтессы. «Петь не буду», – упрямо вздернула она плечи и выковыряла еще один картофельный глазок. Одноглазка, двухглазка, трехглазка и цветик-семицветик. Почему она всегда считала, что Крошечку-Хаврошечку звали так оттого, что она была очень хорошей? А на самом деле ее звали так оттого, что была Хавроньей. Удивительная штука это вот самое дело. Непременно таится в нем какая-то гадость. На самом деле есть на свете люди хорошие, есть похуже, есть и такие, которые Бога не боятся, своего брата не стыдятся. На самом деле Хаврошечка своего брата, сестру то есть, стыдилась, а вот Бога не боялась, первой заповедью пренебрегала.
