Елизавета Дворецкая - Золотой сокол
— А ну давай их попугаем! — подбивал старшего брата Слетыш, пятнадцатилетний, младший, Крепенев сын. — Давай я у матери белую скатерть стяну, да накроюсь, да подползу к тому костру! Там вон Красавкины два парня сидят — тотчас со страху портки намочат! Посмеемся!
— Да ну, перестань! — унимал его средний, рассудительный семнадцатилетний парень по имени Смирена. — А ну как не забоятся и осиновым колом тебе между глаз! Вот тут и посмеешься!
Вот в лесу я видел чудо,
Чудо грелось возле пня...
— затянул было неугомонный Слетыш, но получил вразумляющий братский подзатыльник и, наконец, умолк.
В месяц купалич вечерняя заря почти встречается с утренней, но между ними пролегает хотя и не долгая, однако очень темная и глухая пора. Горденя, с осиновым колом на плече, обходил все костры, проверяя, не спят ли сторожа. Из близкого леса веяло прохладой, и парни жались к кострам, радуясь, что предусмотрительный Крепень еще днем заставил их натаскать побольше дров.
Во лесу береза
Зелена стояла,
Зелена стояла,
Прутиком махала.
На той на березе
Бела вила сидела,
Вила сидела,
Рубахи просила:
«Девки, молодухи,
Дайте мне рубаху,
Хоть худым-худеньку,
Да белым-беленьку!»
— пел Слетыш, помахивая над костром тонким березовым прутиком.
— Надо же, какую песню выбрал! — по привычке унимал брата благоразумный Смирена. — На ночь глядя, да про вилу! Этой весной не будет им рубах, на себя ведь надеть нечего! Не пой, беду накличешь.
— Веселую какую-нибудь! — крикнул от другого костра Горденя. — Жаль, девок нет — хоровод бы завели!
Слетыш тут же вскочил и громко запел, подбоченясь и притоптывая, словно и впрямь плясал в хороводе:
Мы в поле были,
Венки развили,
Венки развили,
В жито глядели.
Зароди, Макошь,
Жито густое,
Жито густое,
Колосистое!
Велес-Отец
По межам ходит,
По межам ходит,
Житушко родит!
И вдруг откуда-то со стороны послышался женский голос, певший ту же песню, словно и правда вдруг поблизости завертелся хоровод:
Toe житушко
Да на пивушко,
Дочек отдавать,
Сынов женить,
Сынов женить.
Да пиво варить!
Все обернулись на голос, но в темноте ничего не было видно.
— Кто там? — с недоумением крикнул Горденя. — Девки! Вы откуда?
Мой веночек потонул,
Меня милый вспомянул:
«О свет, моя ласковая!
О свет, моя приветливая!»
— словно заигрывая, уже другой песней отозвался одинокий женский голос совсем близко, но никого не было видно. Голос шел из самой чащи, и его игривая веселость навевала жуть.
Парни повскакали с мест. Горденя вскинул осиновый кол и выставил перед собой. Большие березы у самой опушки поматывали густыми ветвями, и казалось, что поет одна из них.
— Кто... кто там? — вызывающе крикнул Горденя, стараясь не показать, как ему жутко. Здоровенный парень без страха выходил на медведя, но от этого одинокого голоса из темной чащи бросало в дрожь. — Что за лешачья сила? Гром тебя разбей!
Сразу все ощутили, как далеко они от теплого, надежного жилья. Черное пустое поле между ними и первыми дворами показалось огромным, а дремучий злобный лес надвинулся и навис над головами. Там, в глубине, проснулась чужая и враждебная сила. Она не показывалась на глаза и от этого была еще страшнее.
— А ну выдь, покажись! — потребовал Горденя, держа свой кол наперевес. Елага на такой случай учила его каким-то нужным словам, но он ничего не мог вспомнить.
От другого костра к ним спешил Крепень, опираясь на свою палку. Не добежав, он замер в двух шагах: между двумя ближними березами мелькнуло что-то белое, движущееся. Свет костра едва доставал туда, так что ничего нельзя было толком разглядеть, но белое пятно заметили почти все. Над опольем раздались крики. Парни отшатнулись от опушки, попали ногами в первые борозды и кинулись опять к костру: жутко было и подумать топтать драгоценные колосья! Сжавшись кучкой у костра, десяток парней вглядывались в опушку.
Неясное белое пятно приблизилось, раздался звук, похожий на свинячье хрюканье. Звука этого здесь не слышали уже года полтора, и с непривычки, да еще в испуге, не все сразу его узнали. Слетыш беспокойно засмеялся — свинья! — но остальные не смеялись, хорошо зная, что во всем городе и в округе не осталось ни одной живой свиньи.
Однако это была именно свинья. Белая, громадная, круглая, как луна, туша выбралась из леса и остановилась в пяти шагах от костра. Отблески пламени позволяли разглядеть ее, и парни закричали от ужаса: глаза твари горели красным огнем, клыки были оскалены. Хотелось бежать, но ноги окоченели, руки онемели и не могли поднять осиновых кольев.
— Мяса хочу-у! — разинув пасть, человеческим голосом проревела злобная тварь. — Ух, мяса хочу! Давно я не ела свежатинки! Ха-ам!
Она рявкнула, словно собака, и вдруг бросилась на замерших людей. С криками все кинулись кто куда; от ужаса не соображая, что делать, парни пытались бежать в разные стороны, сталкивались, налетали друг на друга, сбивали с ног. Кто-то влетел прямо в костер, обжегся и заорал так, что, должно быть, в Новогостье было слышно.
А белая свинья ворвалась в кучу беспорядочно мечущихся людей, свалила одного, другого, топча копытами, она била рылом, кусала, рвала. Истошные вопли неслись в темноту. Кто-то сломя голову мчался прочь прямо по засеянному полю, кто-то со страху метнулся в лес и карабкался на дерево. Дозорные от других костров, услышав крики, бежали сюда, но, увидев белое чудище, пускались со всех ног обратно, тоже крича во все горло.
— Бей ее, сынок! Колом бей! — вопил Крепень, которому убежать мешала хромая нога.
Слетыш уже умчался куда-то в темноту, Смирену отец сам за шиворот выбросил из освещенного круга, велев бежать домой что есть духу.
Перед костром остались лишь несколько упавших, Крепень и Горденя. Подбежав к свинье сзади, Горденя со всего маху ударил ее тяжелым колом по спине. Свинья мгновенно обернулась к нему; по белой щетине ее рыла текли черные ручейки крови. При виде этой крови Горденя испытал не страх, а только ярость и снова бросился на нее с колом.
— Тебя-то мне и надо! — хрипло рявкнула свинья. — Отец твой на одну ногу хромой, а ты на две будешь! Съем тебя! Съем! И на косточках поваляюсь!
— Коли ее! Коли! К земле пригвозди! — срывая голос, кричал сыну Крепень, но Горденя его не слышал и не мог сообразить, что от него хотят. Вместо этого он бил и бил свинью колом по то морде, то по голове, но ей все было нипочем.
Любую животину такие удары давно уже оглушили бы, но перед парнем был оборотень. Но Горденя не понимал этого и все бил, вкладывая в поединок всю свою немалую силу. Свинья, не обращая внимания на удары, рвалась к нему и пыталась укусить. Вот она изловчилась и вцепилась клыками в ногу парня, чуть повыше щиколотки. Горденя вскрикнул, свинья толкнула его мордой, и он упал. Тут закричал и Крепень, видя неминуемую смерть любимого старшего сына, своей опоры и гордости, и, на хромой ноге подковыляв к свинье, своей палкой ударил ее поперек спины, свинья вырвала зубы из Гордениной ноги и тут же вцепилась во вторую ногу, чуть ниже колена. Парень кричал от дикой боли; Крепень бросил свою палку, подхватил оброненный сыном осиновый кол и замахнулся на свинью, метя острием ей в спину. Оборотень проворно отскочил и со свисающим из зубов обрывком Гордениной штанины бросился бежать к лесу.
