Мост через огненную реку - Прудникова Елена Анатольевна

– Нет, конечно, – вздохнул Энтони. – Но то было грубое физическое желание, и только. Оно не имело ничего общего с тем голодом, который… Ваше Величество, нельзя требовать песен от умирающего с голоду соловья. А вот теперь я буду галантнейшим кавалером на балу и утонченнейшим любовником ночью. – Он картинно потянулся и, нагнувшись, снизу вверх заглянул ей в лицо. – Э-ли-за-бет! – пропел он, положив руку ей на талию.

– Ступайте вон! – сердито и в то же время смеясь, крикнула королева. – Наглый кобель, все мысли только об одном!

– Уйду, уйду! Только… назови меня по имени. Неужели за свой пыл я заслужил всего лишь «жеребца», «кобеля» и это холодное «вы»? Разве тебе было так уж плохо? Мне почему-то показалось, что ты приветствуешь такое развитие событий.

– Хорошо… – королева больше не могла бороться и рассмеялась. – Ступай, Тони. Только не вздумай целовать меня на прощанье, иначе мы так и не попадем сегодня на бал.

Когда Энтони вернулся в парадную часть дворца, бал уже начинался. По традиции, первый танец должны были вести король и королева, но Ее Величество задерживалась за туалетом, и кавалеры и дамы в ожидании разгуливали по залам. Энтони подошел к столу, налил себе легкого вина и залпом выпил, потом налил крепкого и выпил еще. Удовлетворенно вздохнул: теперь, пожалуй, можно потерпеть и до ночи. Он занялся изучением бутылок, размышляя, чем бы продолжить – и тут почувствовал на себе чей-то взгляд. Бейсингем огляделся: у соседнего окна стояла женщина и, нисколько не таясь, разглядывала его, разглядывала насмешливо и всепонимающе.

О да, эту даму он знал, и еще как знал! Принцесса Эстер, собственной персоной. По укоренившемуся прозвищу, которое, кстати, придумал в свое время сам Энтони – Полковая Лошадь. Вот уж не скажешь, что припечатано неточно! Ни капли очаровательной хрупкости и трепетности, которые так ценят в женщинах настоящие мужчины. Ширококостная, крепкая, ростом немного не достает до шести футов, а весом фунтов под двести, и лицо, действительно, лошадиное: длинное, с крупным носом и большими зубами. А уж как она одевалась! В довершение всего еще в детстве принцесса Эстер, по-видимому, поняв, что недостатки внешности надо искупать оригинальностью поведения, усвоила стиль своего любимого деда, Генриха Августа, в манерах которого явственно отражалась его горячая любовь к армии.

Энтони ничего не имел против Генриха Августа. Вот уж кто знал толк в военном деле! Генрих Август ввел в армии единую форму, заменил аркебузы только что изобретенными мушкетами, сразу оценив новое оружие, узаконил рекрутский набор… Наконец, он и сам был лихим рубакой, пока не стал королем и не потерял право подвергать себя опасностям боя.

Однако дамский вариант короля-воина был, по общему признанию, куда менее удачен. Впрочем, принцессе Эстер было на это глубочайшим образом наплевать, как и на многое другое.

Никто даже представить себе не мог, что она когда-нибудь успешно выйдет замуж, тем более что ее отец, беспутный принц Марсель, промотал почти все личное состояние. Тем не менее принцесса побывала замужем целых два раза и теперь, в свои пятьдесят, оказалась дважды вдовой. Первым ее мужем был генерал Гальдорф, могучий и недалекий солдафон. Эстер прожила с ним десять лет и родила ему двоих детей – по счастью, мальчиков, таких же громогласных и здоровых, как их отец. Ей было чуть за тридцать, когда генерал погиб, и она осталась вдовой, без всякой, казалось бы, надежды на новое замужество.

И вдруг Эстер отхватила супруга, о котором мечтали многие. Не то чтобы красавца, совсем нет – Рэнгхольм Нор-ридж, герцог Баррио, был карликом. Не родись он герцогом, мог бы стать шутом. Этот кавалер не доставал до плеча среднего роста даме, зато был умен, обаятелен и невероятно богат, и многие красавицы не отказались бы заполучить такого мужа. Однако крошка герцог, как уже говорилось, был умен и не спешил. Ему перевалило за сорок, когда он, неожиданно для всех, женился на принцессе Эстер. Почему он совершил такой экзотический выбор и как они жили, никто не знал: появляясь вместе на людях, супруги Баррио по отношению друг к другу вели себя неизменно учтиво и предупредительно, а о том, что происходило у них дома, ходили самые разнообразные сплетни – большинство, естественно, гадкие. Впрочем, герцог недолго наслаждался семейной жизнью – он умер, едва достигнув пятидесятилетия. Двое старших сыновей принцессы Эстер давно были офицерами и, будучи детьми своего отца во всех отношениях, предпочитали казармы, и она жила в огромном особняке с младшим сыном, юным герцогом Баррио. Во дворце герцогиня находилась вне этикета, то есть не считала нужным соблюдать правила поведения даже по видимости.

И вот теперь эта замечательная дама, стоя у окна, с редкой бесцеремонностью разглядывала Энтони.

«Ну погодите, сударыня…» – злорадно подумал он.

– У меня пятно на носу? – повернувшись к Эстер, озабоченно спросил Бейсингем.

Сейчас она спросит: «Почему?», а он ответит: «По тому вниманию, с которым вы меня разглядываете, я принял вас за своего цирюльника». Она или возмутится, или остолбенеет, а он добьет: «Ах, простите, сегодня что-то с глазами. Взгляд разглядел, а персону – нет».

– Не на носу, – сказала герцогиня. – Еще чуть-чуть, и вы посадите себе пятно на репутацию.

Энтони сам онемел от такой наглости, а герцогиня, не давая ему прийти в себя, продолжила:

– Бирюзу этим летом носят только женщины, а серьги равной длины – сами знаете кто… Кстати, уединяться с дамами начинают после первого фарадо или фуэго, а сразу после ужина это крайне неприлично, и ни одна уважающая себя дама, тем более… В общем, ни одна уважающая себя дама подобного не позволит, это все знают…

– Какое кому дело? – пришел, наконец, в себя Бейсингем.

– Никому и никакого, – кивнув, согласилась Эстер. – Вот только во время вашего отсутствия в зале не было короля и графа Альтьери. Что о вас подумают дамы, а пуще того, кавалеры?

– Что я соответствую своему родовому гербу, – опомнившись окончательно, грубо бросил Энтони. – Я ношу то, что мне нравится, и не разбираю времени, если речь идет о желаниях.

– Это-то и плохо, – сказала герцогиня. – Гордость – западня для мужчины, а желание – кольцо в носу, за которое водят даже самых свирепых быков. Я не удивляюсь тому, что вас потянули за кольцо, и вы пошли. Удивляюсь другому: почему то, что я сейчас сказала, говорю вам я, а не Элизабет?

– Зачем вы вообще мне все это говорите? – вскипел Бейсингем. Ясно, Полковая Лошадь завидует королеве, но ведь не рассчитывает же она…

– Да уж не затем, чтобы попасть к вам под одеяло. – Нет, эта женщина видит его насквозь! – Я вас терпеть не могу, Бейсингем, но мне вас жаль, хоть вы и прозвали меня Полковой Лошадью. Да вы, никак, покраснели? Полагали, я не узнаю особенный юмор лорда Бейсингема? Мне вас жаль. Неприятно смотреть, как кавалер в столь ослепительном камзоле лезет прямо в грязь, тем более что и смысла-то особого в этом нет. О, вот и мой сын, мне надо идти… Снимите серьги, Бейсингем, сегодня ваш эпатаж дурно пахнет…

Герцогиня, не дожидаясь ответа, повернулась и, опираясь на руку Конрада Гальдорфа, огромного, как его пушки, направилась в дальний конец зала, где строились пары для торжественного выхода. Эстер Норридж всегда танцевала первый танец с одним из своих сыновей. А вот Энтони, кажется, остался без пары – все дамы, с которыми ему прилично было бы выступить, уже становились с кавалерами в процессию. Нет уж, лучше вообще не танцевать, чем танцевать с кем попало. Бейсингем окончательно обозлился, налил себе теперь уже не вина, а водки, и тут его взгляд упал на стол с письменными принадлежностями. Он решил, что герцогиня Баррио достойна одновременно эпиграммы и карикатуры, и принялся за дело.

Злость – плохой советчик. Остроумие изменило Энтони, и картинка оказалась грубой: посреди бального зала кляча под кавалерийской попоной танцует с огромной пушкой. Эпиграмма вышла еще хуже. Все вместе получилось прямолинейно, оскорбительно и совсем не смешно, и раздосадованный Энтони собрался было разорвать листок – но в последний момент передумал.