Всеволод Буйтуров - Золотой Разброс 1. Слёзы Невидимых.
По ходатайству и при поддержке Графа Лхасаран получил в Петербурге блестящее образование и сформировал в светских кругах обширную практику как модный целитель.
Неполным было бы представление о данной группе без упоминания известного доктора тибетской медицины Петра Александровича Бадмаева, пользовавшего императоров Александра Третьего и Николая Второго и примыкавшего к оппозиции против Григория Распутина. Сходство фамилий и бурятское происхождение говорят сами за себя.
Сложное сочетание имён бурятских представителей Разброса требует привлечения к исследованию специалиста в данном вопросе.
Гэгээна — Просветлённого, врачевал Лхасаран — Защищённый Божеством, Цэрэмпил, отец Лхасарана — Множащий Долгую Жизнь.
Добавим сюда и Жамсаран — бурятское имя Петра Бадмаева до крещения. Он был крестником императора Александра Третьего. Жамсаран — Божество Воина.
Фамилия Бадмаев восходит к бурятскому имени Лотос. Багмаев, вполне может быть искажённой формой. Но, повторюсь, здесь требуется отдельное исследование специалиста, выходящее за рамки данной записки.
Более поздние «модификации» Турухана: Доктор из Скорбного Дома города Чумска и руководитель Ладожского филиала ИИВЖН Лхасаран Цэрэмпилович Багмаев.
Межличностные отношения в данной группе характеризуются полным неотождествлением себя ни с одной ипостасью. Даже ладожский профессор Багмаев Л.Ц. считает своего коллегу профессора Багмаева Л.Ц. из Чумска всего лишь однофамильцем и полным тёзкой, отмечая при этом некоторую курьёзность такого совпадения. Про внешнее сходство и говорить излишне. Не обращают внимания господа врачи.
О существовании исходного варианта — Турухана как своего «родоначальника» Лхасараны даже не подозревают.
Дополнение 2.
Языковой статус: Лхасараны имеют прекрасное образование. Помимо знания родного бурятского языка знают английский, немецкий, французский. Естественно, как представители докторского сословия разбираются и в латыни.
Заслуга Лхасарана-петербуржца — воспитание и обучение, в том числе и языковое, Бабая-Фируза в Петербурге.
Продолжим нашу систематизационную характеристику фигурантов Золотого Разброса. Следующая группа ‑ русское трио: Иван Семёнович Козловский — педагог женской гимназии, Иван Семёнович Козловский — преподаватель педучилища, впоследствии педколледжа города Чумска. И, как возможно вы уже догадались, вершина треугольника — Атаман Ерофей, возглавлявший набег Вольницы на владения Племени и он же, в составе казачьего отряда, заложившего Удинский Острог (затем Верхнеудинск и Улан-Удэ).
Колян, Писатель, Базука, Водяной Дед и прочие
В особняке Алексея Базукина было шумно. Провожали Писателя, который отбывал вслед за полётом вдохновения, летевшего на этот раз в Кострому. Там ему каким-то чудом удалось обнаружить старожила, служившего вместе с его дедом в армии адмирала Колчака.
Дед иногда в подпитии намекал, что знает секрет колчаковского богатства, но связан клятвой, нарушить которую никак невозможно. Но есть, мол, в Костроме однополчанин Архипка Незванов, который клятву не давал: некому стало клясться, когда до него очередь дошла.
Тот Архипка иногда на Пасху или Рождество присылал деду открытки. Адрес, стало быть, имелся. Вот и решил Писатель новую тему разрабатывать. Тоже о золоте. Много ведь наработок и сцен интересных сочинил. А помещать их оказалось некуда. Сыпался на глазах сюжет о Монастырском сокровищах. И с территории выселили. Но не тот человек был будущий известный Писатель, чтобы хоть одну, в муках рожденную, строчку просто так выбросить.
— Ну, за здоровье выпили, теперь давай дорожку погладим.
— Да по полной. Чего руки-то трясутся? Ещё возьмем!
— Мне жалко, что ли? — оправдывался виночерпий Колян, — сами порубитесь раньше времени, если так частить да полнить будем!
— Правильно мужики, не гоните лошадей, а то гусей погоните! — поддержал друга Писатель. Послушайте лучше. Что я вам скажу:
— Днями сон приснился мне престранный. Будто стою я в подземелье глубоком, а стены из жёлтого металла отлиты. Пригляделся — не стены это вовсе, а штабеля из брусков золотых от пола до потолка. Так что только проход свободным остаётся. А сколько эти штабеля в глубину понять никак нельзя.
В конце прохода сидит седой старик. Слепой видать, потому глаза его золотыми кружочками прикрыты размером с советский рубль с Ильичом.
— Вижу я тебя, парень, — говорит. Только видение моё не земное. Мне глаза не нужны. Века в темноте просидел: внутренним светом золота пользоваться научился. А в нём больше видно. Вот и тебя насквозь зрю: хороший ты человек, но алчность уже пытается запустить свои щупальца к тебе в душу. Не книгу новую мыслишь людям дать как духовное богатство и пищу. Сам норовишь Золотому Идолу поклониться. Остановись, пока не поздно. Поезжай в Кострому. Там, если образумишься, да с Архипкой — дедовым дружком подружишься, может, и напишешь сказ, людям полезный.
А за богатством не гонись. Всё равно всю жизнь нищим проживёшь. Не для тебя это. Сказано: гений должен быть голодным!
— Так прям и сказал про голодного гения? Что-то ты слишком загнул! — Базука недвусмысленно покрутил пальцем у виска.
— Ваше дело, верить или нет. Я врать не стану. И Златому Идолу даже мыслей не было поклоняться.
— Ну да — это у вас, писателей, не враньё, а творчество называется. А денег голодному гению, ясно, что не надо.
— Ладно, пошумели и хватит. Друзьями расстанемся. Поди ещё доведется встретиться. — Колян пригасил слегка разгоревшуюся дискуссию.
На том и порешили.
***
— Дед, слышь-ка ты чё, а? — Дух Могучей Реки оглядел подвальное помещёние Базукина дома. Здесь до выяснения обстоятельств и перспектив на дальнейшую деятельность выторговал он себе согласие домовладельца на организацию озерка для временного проживания. Не озерка, так — лужи. Сдаваться пока Дед не собирался. А на Могучую Реку тошно было при нынешних там безобразиях возвращаться.
«Сдаваться не собираюсь, а голова сдаёт. Отдыха требует. Уж из пустых углов голоса слышу. Собака, вон, ничего не слышит».
— А потому и не слышу, что это я с тобой говорю. Ну, не пялься ты так на меня, старик. Жил давным-давно в ваших краях знаменитый конокрад Мишка Смоктунович. Ходил в надраенных дёгтем сапогах, а подпоясывался кнутом. Любил он эти края и Могучую Реку. Да только бежать пришлось от властей да хозяев лошадей украденных.
А знаменит он не тем, что коней воровал. Он отец артиста великого — Иннокентия Михайловича Смоктуновского, который, правда, тоже воровством промышлял: «Волги», тибрил и продавал. Поймали. В тюрьме сидел.
