Лайон де Камп - Подземелье смерти (=Конан и Бог-Паук)
Коридор, в котором оказался Конан, был освещен единственной лампой, державшейся в настенном кольце. Конан повернул направо и, продолжая свой путь, подошел к левой двери. Если он верно оценил пространственные соотношения, это, должно быть, один из боковых входов в святилище.
Вновь он приложил Ключ Гацрика к двери и прошептал заклинание — замок, по-видимому хорошо смазанный, отперся с легким щелчком. Но, открыв дверь, Конан отпрянул назад. Вместо святилища перед ним была узкая спальня с двумя кроватями, на которых спали служки, один из них храпел. Конан тихо прикрыл дверь и скользнул прочь.
Следующая дверь была той, что он искал. Конан юркнул в святилище, ярко залитое неровным оранжевым светом неугасимого огня. Конан поспешил на противоположный край, к черной каменной статуе Заца.
И вновь он был потрясен детальной проработкой изваяния. Статуя была точной копией огромного паука, помимо разве что волосков на лапах, которые скульптор, не имея возможности воссоздать в камне, обозначил перекрещивающейся штриховкой.
Конан скинул с себя накидку. Он был в рабочем переднике, с карманами и петлями для прихваченных инструментов. Вытащив кузнечный молот, Конан с затаенным дыханием осторожно ударил по паучьей ноге. Звук был точь-в-точь как при ударе по камню, никаких признаков жизни статуя не подавала.
Конан встал поближе, прямо перед статуей. Четыре передних глаза светились а мерцающем блеске неугасимого пламени; в зеленовато-таинственной глубине каждого из них плясала шестиконечная алая искорка.
Конан понял, что для работы ему понадобится более яркое освещение, чем горящая нефть. Из-под передника он вынул колышек, в локоть длиной, конец которого был обмотан промасленным тряпьем. Подойдя к светящейся чаше, в которой пылал неугасимый огонь, он поднес конец своего факела к пляшущему пламени и подождал, пока тот не загорится.
Вернувшись к статуе, Конан укрепил свой факел в щели меж двумя из восьми ног Заца так, чтобы пляшущий желтый свет падал на него с нужной стороны. Наклонившись, Конан ощупал пальцами гладкие сферические выпуклости глаз и кольца, благодаря которым они держались на камне. Опалы были примерно с кулачок ребенка. Кольца были сделаны из свинца. Это облегчает задачу, подумал Конан.
Из кармана передника он достал пригоршню сверел и стамесок. Среди них было плоское, заостренное к концу долото. Поместив конец его в щель между свинцовым кольцом и камнем, Конан принялся аккуратно постукивать молотом. Раз, еще раз — долото продвинулось под кольцом, еще несколько ударов, и кольцо можно будет снять.
Вдруг за стенами святилища послышался шум. Кто-то разговаривал, слышались шаги, открывались и закрывались двери. Конан различил бряцанье бритунийских доспехов. Что именно, черт побери, подняло обитателей храма на ноги в этот поздний час?
В скважине двери, через которую Конан недавно вошел, загремел ключ. Прежде чем он успел спрятаться, дверь распахнулась. Отложив инструменты, Конан, беззвучно выругавшись, обернулся. Увидев в дверях Рудабе, он буркнул:
— Как ты сюда попала, девочка?
Танцовщица, на миг застыв с широко распахнутыми ресницами, спросила:
— Что ты здесь делаешь, Ниал?
Конан с напускной безмятежностью отвечал:
— Жрецы велели мне приладить кольцо к сундуку для приношений.
— В такой поздний час? Который из жрецов? — взволнованно спросила девушка.
— Не помню, — пожал плечами Конан.
— Я тебе не верю.
— Но почему же, скажи на милость? — поинтересовался Конан с видом оскорбленной невинности.
— Потому что подобные приказы исходят лишь от меня, распорядительницы собственностью. Ты пробрался сюда, чтобы украсть. Это святотатство.
— Но, Рудабе, дорогая, тебе ли не знать, какие лгуны и развратники эти жрецы…
— Однако Зац остается богом, каковы бы ни были его… Ниал, милый! Зачем бы ты ни пришел, сейчас же уходи! Только что к нам прибыли жрецы Аренджуна. Их задержали ливни, размывшие дороги, и потому они опоздали на празднество Всех Богов. Сейчас господин Феридун водит их по храму, и вот-вот они явятся сюда. Новый викарий, Мирзес, послал меня взглянуть, достаточно ли топлива в чаше с неугасимым огнем.
Словно в подтверждение ее слов, за огромной бронзовой дверью святилища послышались шаги и голоса множества людей.
— Беги! — воскликнула Рудабе. — Или ты пропал!
— Иду-иду, — проворчал Конан.
Но вместо того чтобы направиться к двери, через которую он вошел, Конан, схватив факел и инструменты, ринулся в левый дальний угол святилища, где из стены выступала труба для подачи нефти. Прямо под ней находилась широкая крышка люка.
Когда он наклонился и отодвинул засов, Рудабе вскрикнула от ужаса:
— Что ты делаешь?
— Собираюсь спуститься вниз, — буркнул Конан, берясь за кольцо и открывая люк. Из разверстого черного отверстия сильно пахнуло гнильем.
— Не хода туда! — заклинала его Рудабе. — Ты сам не знаешь, что ты… о боги, жрецы идут!
Рукоять огромной бронзовой двери повернулась — и двери со скрипом начали отворяться, голоса зазвучали громче. Рудабе метнулась из святилища, хлопнув дверью, а Конан, озираясь, как затравленное животное, ступил на лестницу, ведущую во тьму подземелья. Закрыв над собой крышку люка, он остался во мраке, который рассеивало только колеблющееся оранжевое пламя его небольшого факела.
Массивные бронзовые двери отворились настежь, и голоса зазвучали над мраморным полом и сквозь тонкие доски люка. Конану был слышен звучный, как колокол, голос Верховного Жреца Феридуна. Однако слов разобрать было нельзя. Но разговор тек спокойно, бессодержательный и елейный; значит, жрецы не заметили ничего особенного.
Конан осторожно сошел вниз по каменным ступеням, вглядываясь во тьму, насколько позволял свет его факела. Он находился в просторном коридоре, много выше его самого и шире, чем раскинутые в стороны руки. Потрескивание пламени, едва различимое даже для острого слуха варвара, отчетливо раздавалось в могильной тишине. Запах падали ударял в нос. Медленно продвигаясь по каменному полу подземелья, Конан споткнулся о какой-то массивный предмет неправильных очертаний. Предмет этот оказался черепом быка с лоскутьями гниющей плоти на нем. Конан пнул ногой отвратительный кусок падали и двинулся дальше, перешагивая через различные части остова — ноги, ребра и прочие кости. Хотя киммерийцу было не привыкать к запаху трупов и падали, поскользнувшись на склизких, гниющих кишках, он едва удержался от приступа рвоты и чуть было не пустился бежать с возгласами ужаса.
